Такие люди были раньше

Увидев приготовленные яства, Зорах тут же выходил из себя:

— И зачем это надо?! Сколько сейчас огурцы стоят…

Динка успокаивала его, что купила десяток огурчиков за четыре гроша. Девять с половиной она засолит, а пол-огурчика они сейчас съедят с капелькой сметаны.

Услышав слово «сметана», Зорах чуть не роняет лампу.

— Еще и сметана! В среду, на буднях!

Он клянется, что сметаны даже пробовать не будет.

Динке приходится растолковывать, что сметана ей ну совсем ничегошеньки не стоила. За три недели скопились картофельные очистки, на них Динка выменяла у молочницы Леи кварту молока, поставила его в погреб, и получилось сверху немножко сметаны, а внизу простокваша.

— Дай мне тогда простокваши. — Зорах идет на компромисс, радуясь, что ему не придется есть такую дорогую пищу, как сметана.

Но жена, которая хочет, чтобы Зорах хоть чуть-чуть поправился (совсем же худой!), и знает, что отведать сметаны этот упрямец все равно ни за что не согласится, предлагает другой компромисс:

— Я сметану с простоквашей перемешаю. Хоть каплю неснятой простокваши можешь себе позволить, дурак ты старый…

Она уже начинает злиться, что он такой жадный.

В конце концов Зорах соглашается, но все равно это дорого, и он недовольно ворчит:

— Огурцы со сметаной… Казачина!

А Динка рада. Она уже видит, что муж все-таки поест, и, счастливая, подает на стол, а Зорах идет в неосвещенный угол мыть руки.

*

Поев, Зорах во весь голос благословляет Всевышнего. Динка, которая благодаря многолетней практике выучила благословение наизусть, тихо повторяет за мужем каждое слово. Когда он произносит «Ѓу йеворейх ойси веэс ишти»[5], она говорит то же самое, но Зорах не хочет ее поправлять. Хоть он не бог весть какой ученый, он знает, что она, женщина, должна говорить «веэс бали»[6], но старик лишь едва заметно улыбается, что бывает с ним очень редко, и благословляет дальше, снова приняв серьезный вид.

Когда Динка ложится в кровать, что зимой, что летом застеленную толстой периной, Зорах еще сидит над книгой на ивре-тайч. Иногда это «Кав ѓайошер»[7], иногда «Менойрас ѓамоойр»[8]. На сердце становится тяжело, перед глазами встают картины ада, но в глубине души Зорах чувствует, что муки на том свете ему не грозят. Он не праведник, но, конечно, и не злодей. В отличие от настоящих грешников, он никогда не ценил материального мира.

*

Когда старуха уже спит, Зорах выдвигает средний ящик комода, где хранятся ценные бумаги, и внимательно их просматривает.

Он не может прочитать, что в них написано, но по виду каждой бумажки знает, сколько она стоит. Всего их шесть. Самая большая — вексель на четыреста рублей, средняя — на двести, остальные — на меньшие суммы, самая маленькая — на пятьдесят. Это все его состояние. Деньги лежат у торговца Грейнема.

— Вот это надежно, надежней не придумаешь, — тихо говорит Зорах, ощупывает каждую бумагу и прячет обратно.

*

Однажды, когда старый Зорах уже собирался ложиться спать, снял сначала правый сапог, как положено по Закону, и начал снимать левый, вдруг раздался звон монастырских колоколов. Зорах снова обулся и вышел на улицу.

Вдали поднимался толстый столб дыма, подсвеченный пламенем.

Вскоре улица ожила: «Евреи, пожар!..»

— Это где примерно?.. — Зорах испуганно схватил за рукав сапожника Лейбу из добровольной пожарной команды.

Но в такую минуту Лейба посчитал ниже своего достоинства вступать в беседу со старым Зорахом…

Зорах метался по улице, пытаясь выяснить, что случилось.

— Да не бойтесь, это далеко, — успокоил кто-то.

— Где? У кого?

— Говорят, вроде у торговца Грейнема.

— Как это «вроде»? — растерялся Зорах.

— Не знаю… Мало ли что люди болтают… Большое дело, есть о чем тревожиться…

Зорах, еле переставляя ноги, двинулся туда, где горело. Когда пришел, пылало вовсю, спасать уже было нечего… Еще издали Зорах увидел Грейнема: толстый живот, благородное, красивое лицо, на плечи полушубок накинул, чтобы не простыть. Грейнем стоял, глубоко задумавшись.

Зорах решил, что сейчас не время к нему подходить: несчастье у человека…

Он вернулся домой. Сначала не хотел будить свою старуху, но, не в силах пережить в одиночку такое происшествие, тронул ее за плечо:

— Динка…

— Зорах? Еще не спишь… Что случилось?

— Ничего. Не бойся… Пожар был… Уже потушили, слава богу…

— Где?! — Динка все-таки испугалась.

— У Грейнема, — ответил Зорах спокойным голосом.

— У Грейнема… — Динка задумалась, припоминая. — Сдается мне, ты у него немного денег держал…

— У него? Глупая! Забрал давно! — засмеялся Зорах.

— Ну так ложись давай, — бодро сказала Динка. — Завтра ни свет ни заря лавку открывать.

Лежа в постели, Зорах благодарил Бога: хорошо, старуха не знает, что деньги таки у Грейнема. А то, бедная, от разрыва сердца померла бы.

1915

Дедушкин фонарь

После праздника Сукес[9], когда наступала пора коротких, серых дней и длинных вечеров, важное место в его жизни начинал занимать — фонарь.