Такие люди были раньше

Авром Рейзен Такие люди были раньше Рассказы

Такие люди были раньше

Старый Зорах торговал всю жизнь. Лавка у него была маленькая, тесная, зато находилась на углу двух торговых рядов и стоила поэтому целое состояние. Если бы Зорах решил ее продать, он смог бы получить за нее не меньше пятисот рублей, тогда как лавка не на углу, а посредине ряда стоит раза в два дешевле, будь она хоть в десять раз больше.

Лавка Зораха — как волшебный сундучок: мала, но чего там только не было! О хорошем доходе говорит уже тот факт, что старый Зорах получил «билет» на табак. На одном этом можно зарабатывать, но продажей табака Зорах, само собой, не ограничивался. В лавке хватало и других товаров, которые с табаком очень плохо рифмуются, но прибыль приносят. Были там, например, жестяные кружки, терки и деревянные ложки. Если сапожник хотел купить дратвы, он знал, что у Зораха точно найдет. И всем местечковым скрипачам, что евреям, что гоям, тоже было известно: единственное место, где можно купить годный кусок «калифони» натирать смычок, чтобы лучше струны брал, — это опять же у Зораха.

Современной методы — всячески обихаживать клиента — Зорах не знал и знать не хотел. С покупателями был очень строг и немногословен, у него слово — золото. Торговаться с Зорахом было бесполезно. Постоянные клиенты об этом знали, а новые устраивали перепалку. Тогда он отбирал у покупателя товар и спокойно говорил:

— Идите себе на здоровье.

С деревенской бабой или зажиточным гоем из местечка разговаривал по-русски:

— Ступай к черту и отцепись!

Со шляхтичем был учтивее. Говорил негромко, сдерживая гнев:

— Нех пан едзе.

Дескать, ехал бы пан помещик куда подальше…

Однако доходам такая суровость не вредила, даже наоборот. Покупатели предпочитали иметь дело с ним, а не с его женой. У старой Динки, не то что у мужа, язык был без костей, и цену она заламывала впятеро выше действительной. Зорах молча слушал, потом свирепел, вырывал товар из рук жены и рявкал:

— Это дешевле стоит!

А когда покупатель уходил, ворчал:

— Дура есть дура, а цена есть цена…

Жена, конечно, обижалась на этот афоризм и отвечала гойской пословицей:

— Дурень дае, а умный бере…

Однако минут через пять старикам надоедало сердиться друг на друга.

— Зорах, может, домой сходишь, поешь чего? — спрашивала Динка с заботой.

Но Зорах не считал еду чем-то необходимым:

— Не хочу. Дай лучше пару псалмов спокойно прочитать.

Против псалмов Динка не возражала. Не очень-то грамотная, она всегда смотрела на мужа с благоговением, как на великого ученого: он же все псалмы знает наизусть…

И все-таки часто ее тревожило, что он так себя не бережет. Совсем ничего не ест! Ее саму, боже упаси, никто в обжорстве не обвинит, но она уже успела пару раз подкрепиться холодной картошкой, которую принесла из дома. А он — уже два часа, а у него еще маковой росинки во рту не было.

Зорах и правда почти отказался от пищи. Ел по-человечески только в пятницу вечером и в субботу, а на буднях, можно сказать, воздухом питался.

Знакомые считали Зораха скупым. За все про все он тратил три рубля в неделю. Это вместе с деньгами, которые он отдавал на благотворительность и на которые иногда покупал в синагоге вызов к чтению Торы, притом что лавка приносила в неделю семь рублей чистой прибыли.

Вот так уже много лет, с тех пор как старики остались одни, Зорах копил деньги, из-за чего прослыл богачом.

Сколько у него, не знал никто. Говорили даже, что старый скряга уже накопил тысячи. Зорах не отрицал, но и не подтверждал. Он вообще предпочитал не пускаться в разговоры с посторонними.

Однако все признавали, что Зорах — человек порядочный. А скупость — это просто, не дай бог, недуг такой. И лавочники победнее Зораха, и все остальные готовы были доказать с умными книгами в руках, что жадность — болезнь как болезнь, только таблеток от нее пока не изобрели. Так же, как от пьянства, не будь здесь помянуто.

*

Лавку по вечерам закрывала Динка. Зорах, когда наставало время послеполуденной молитвы, шел в синагогу. Помолившись, слушал главу Мишны[1] или отрывок из «Эйн Янкев»[2], а там и вечернюю молитву читать пора. Потом Зорах еще час сидел, изучал какую-нибудь книгу, где верхняя половина страницы на святом языке, а нижняя — на ивре-тайч[3]. И, ни с кем словом не перемолвившись, вставал, целовал мезузу[4] и выходил на улицу.

Сначала он шел к лавке, ощупывал замок, проверял, плотно ли закрыты двери, через щелку заглядывал внутрь, а то вдруг старуха, не дай бог, огонь оставила, и, убедившись, что все в полном порядке, по темной улице отправлялся домой, где Динка уже ждала его к ужину.

Керосиновая лампа была такая маленькая, что едва освещала стол, на котором стояла, но Зорах еще больше прикручивал фитиль. Динка возилась в углу, собираясь подавать ужин.

— Зорах! — сердилась она. — Прибавь света, мне ничего не видно!

— Керосин опять подорожал…

— Тогда принеси сюда лампу! Ничего не видно, — повторяла Динка.

Одной рукой Зорах брал лампу, другой прикрывал слабый огонек, чтобы случайно не задуть, и светил жене.