Такая долгая жизнь

Этот зал, — продолжал Шатлыгин, — вмещает, кажется, восемьсот человек. (Реплика из президиума: «Тысячу!») Товарищи меня поправляют — тысячу. Мы не смогли пригласить всех стахановцев, всех передовиков производства вашего города — не хватило мест. И этот факт свидетельствует о том, что ваш город стал городом стахановского труда! (Аплодисменты.) Мы говорим маловерам, бюрократам, которые мерят нашу новую жизнь старым аршином: «Не мешайте нам!» Посмотрите на этих людей в зале. Вот сидят металлурги Максим Путивцев и Алексей Бобылев. Они дают за смену по две — две с половиной нормы. Разве кто-то подстроил так, что они сломали старые капиталистические нормы труда и работают по новым нормам, нормам Октябрьской революции, нормам Ленина? (Аплодисменты.) Сбываются великие предначертания нашего великого вождя и учителя Владимира Ильича Ленина, который еще в девятнадцатом году подчеркивал, что производительность труда — это в последнем счете самое важное, самое главное для победы нового общественного строя. Капитализм создал производительность труда, невиданную при крепостничестве. Капитализм может быть окончательно побежден и будет окончательно побежден тем, что социализм создаст новую, гораздо более высокую производительность труда… Интересно отметить еще и такой факт, что и товарищ Стаханов и товарищ Бусыгин являются беспартийными. С полным правом мы называем их беспартийными большевиками. Это говорит, товарищи, о том, что стахановское движение становится массовым движением всего рабочего класса нашей страны.

Возьмите котельщиков Шестова и Потапова, кожевенников Стешину и Мирошниченко и десятки и сотни других. Все они трудятся на глазах у своих товарищей, на виду, и труд их отличается только тем, что они лучше могут организовать свое рабочее время, лучше использовать технику, которую дало им государство, работают с душой, внедряют рацпредложения, применяют рабочую смекалку…

Михаил глазами отыскал Максима. Лицо у него раскраснелось, видно, от волнения.

Во время доклада Шатлыгина в президиум поступило несколько записок. В одной из них анонимный автор писал:

«Вот вы назвали Шестова. Какой он стахановец? Дал один раз три нормы, а теперь работает хуже других…»

Шатлыгин, отвечая на вопросы, сказал:

— В записке говорится о товарище Шестове, о том, что он стал работать хуже и не может носить высокое звание стахановца. К сожалению, автор поскромничал и не подписал записку. А жаль! Если есть что сказать по существу — вот трибуна. Выходи! Говори! Конечно, стахановец — это не дворянское звание, которое присваивается навечно. Стахановец — это тот, кто работал и работает по-ударному…

После закрытия слета Путивцевы в тот вечер собрались вместе у матери.

Максима посадили в центре стола, где обычно сидел Михаил.

Анастасия Сидоровна испекла пирог с мясом и сладкий — с курагой. Долежала в погребе и головка свежей капусты, мать приберегала ее для какого-нибудь торжественного случая. Борщ удался на славу — с чапрой, со свежей говядиной. Для навара мать положила в кастрюлю большую мозговую кость и еще кусок голяшки. Голяшка вышла разваристой, мягкой, скользкой, так и таяла во рту.

Мужчины выпили водки. Нина только пригубила. Она ждала второго ребенка. Фекла тоже что-то жеманилась, не пила. Максим еще не знал об этой радости: Фекла понесла. Анастасия Сидоровна боялась кому-либо говорить раньше времени, чтоб не сглазить, но в тот день врач уже окончательно сказал Фекле: «Беременна».

После истории с Евдокией Фекла поняла, что Максим рано или поздно снова взбунтуется. Она решила обратиться к медикам. В Солодовке фельдшер дал ей адрес и фамилию врача-травника, как он сказал. Посоветовал к нему обратиться. Фекла разыскала врача в городе. Но веры в благополучный исход дела у нее не было. «Если бы хиромант!» В хиромантию она верила. Но все, что рекомендовал ей врач, она выполняла добросовестно. И вдруг! Она еще боялась ошибиться. Боялась пойти к врачу и услышать: «Нет». Теперь уже ошибки быть не могло.

После ужина все разошлись по своим комнатам. Когда в доме все стихло, Фекла, лежа рядом с Максимом, толкнула его в бок острым кулачком:

— Чо хочешь? Чи дочку, чи сына?

Максим промолчал.

— Ты шо, зовсим онимив?

— Шо ты все граися зи мною? — недовольно сказал он.

— А я не граюсь… Я пытаю, шо ты хочешь: чи сына, чи дочь?

Фекла гордилась собой. Особым, женским чутьем улавливала она, что отношения ее с мужем теперь изменятся и будут они жить, как люди.

Максим привстал, тревожно ища взглядом глаза жены в темноте: не обманывает ли?

— Феклушка, не може цього буты?

Но он уже понял, что все услышанное им — правда. Будет у него сын, как у Михаила, или дочь, как у Алексея.

* * *

С той ночи отношения у Феклы с Максимом действительно переменились. Не было у Максима дней счастливее, чем те, когда он ждал сына. Только сына, решил он.

Михаил был тоже рад, что у Максима в семье все хорошо и что на заводе стал он заметным человеком. Когда Михаил похвалил его, Максим скромно сказал: