Так не строят!

– Добро! – Филимон усилием воли прогнал хандру. – Иди давай, мне и наставникам тут быть надо, мало ли что, а тебя и твоих худо-бедно знают – от детишек меньше писку будет.

– Иду, – Сучок уже без церемоний отвернулся от наставника. – Шкрябка, давай наших, артельных, к воротам!

Старшина потрусил к парому. Плотники, боярыня Анна, Верка Говоруха, Ульяна, Вея, Плава, непривычно серьёзные девки во главе с Ариной уже были на месте. Тут же находилась и Юлька со своими помощницами – в такой оказии лекарке завсегда дело сыщется. Распоряжалась Анна. Сучок издалека услышал её властный голос:

– Так, мужи, помогите Катерину с телеги снять, сомлела в дороге, – боярыня кивком головы указала на позеленевшую лицом беременную женщину. – Вер, давай её в девичью и детишек её присмотри!

– Иду-иду, – Говоруха решительно отодвинула лишних от телеги, приобняла занедужившую односельчанку и заворковала: – Вот и добралась, Катеринушка, сейчас мы тебя в горенку доставим, полежишь в холодке, а то сомлела в дороге, сердешная! А горенки у нас у-у-у, ты таких в Ратном и не видала! Любо-дорого, княгине в ней жить не зазорно! И детишек твоих с тобой пристроим, как у Христа за пазухой будете…

– Тётка Вера, дай я гляну, мало ли чего, – Юлька вынырнула, как из-под земли. – Тётке Катерине в телеге трястись не на пользу.

– Вот, Катеринушка, сейчас Юлька тебе чего-нибудь эдакого даст – как новенькая будешь, – Верка отодвинулась, не переставая поддерживать женщину за плечи. – Давай, девонька, гляди! Смотри, Катеринушка, какую Настёна дочку вырастила – лекарка хоть куда!

Муть в глазах беременной немного разредилась, на лице появилась слабая улыбка. Юная лекарка, меж тем, пощупала жилку на руке, потрогала лоб, хмыкнула и полезла в свою объёмистую торбу:

– Вот, выпей, тётка Катерина, – девчонка поднесла к губам женщины кожаную флягу.

– А вы, честные мужи, чего встали? – оборотилась Говоруха к плотникам. – Не видите – растрясло бабу! А ну, взяли её и с бережением в девичью! И детишек захватите, они тоже намаялись! Девки, проводите кто-нибудь!

– Я покажу, тётка Вера! Наставница Арина, дозволь?! – толстуха Млава, сопя, как бычок, и придерживая рукой самострел, протиснулась вперёд.

Сучок, глядя на такое, поначалу опешил.

«Ох ты ёрш твою поперёк и наискось! Они ж на сносях через одну да детишки – наломались в телегах и извелись все! Не, тут на руках тащить надо – сами не все дойдут: ноги, что твоё мочало».

– Слушай меня, мужи! – Плотники обернулись на знакомый голос старшины. – Бабы непраздные, сами идти не могут, детишки тоже мал-мала меньше! По двое на телегу, берём баб и детишек поменьше и несём, а куда – девки покажут! Разведём по домам, там бабы уже присмотрят! Боярыня, командуй кого куда! Шкрябка, давай со мной к вон той телеге!

– Дядька Сучок! – Молодая женщина, прижимающая к себе спящего мальчонку лет трёх от роду, уставилась на мастера, как на заморское диво.

– Прасковья?! – Старшина не сразу узнал живущую через улицу от Алёны её не то младшую родственницу, не то подругу. – Ты как? Давай пособлю!

– Дядька Сучок, осторожнее, Ванюшу не разбуди!

Плотницкий старшина враз одеревеневшими руками поднял ребёнка. Нил тем временем помог женщине выбраться из телеги и вытащил узел с пожитками.

– Ты сама-то дойдёшь, честна жена? – с какой-то нежной суровостью пробурчал Нил.

– Спаси тебя Бог, дядька, дойду. – Прасковья дрожащей рукой оправила выбившуюся из-под повоя прядь.

– Ну, тогда держись за меня, хорошо, муж твой не видит. – Мастер одной рукой облапил нетвёрдо стоящую на ногах женщину, а второй подхватил узел. – Небось, умаялась править?

– Умаялась, дядька! Прости, не знаю, как тебя звать.

– Зови Нилом, – плотник зачем-то оглянулся на Плаву.

– Спаси тебя Бог, дядька Нил! – женщина попыталась поклониться.

– А ну, не балуй! – Насупил брови мастер. – И так еле ноги переставляешь!

Сучок смотрел на это в немом обалдении. Хотя, «смотрел» это громко сказано. Глаза глядели, но не видели, уши слышали слова, но всё это проходило мимо сознания. Отчаянный сорви-голова, бабник и ругатель баюкал на руках лёгонькое детское тельце. В душе мастера волком взвыла тоска по своему дому, семье, детям. По уголку, в котором можно отгородиться от жестокого и неласкового мира, по женщине, что станет опорой до конца дней и, защищая которую, не жалко сложить буйну голову, по сыну-наследнику, по дочке-красавице, в которых на земле продолжится он – Кондратий Сучок.

«Ыыыы! Господи-и-и! Как же так! У меня на руках и не мой! Зачем я так себя обделил?! «На что мне в дому баба, когда кругом и так полно?» Вот дурень-то! А знал я в дому бабу? Да хрена с два!»