Так не бывает, или Хрен знат

С деньгами Петро пролетел впервые в своей карьере. Как ни скрывался, вычислили. Была у нас в девяностые гопкомпания наркоманов в законе, добровольных осведомителей при ОБНОН. Ну, поколение Next, наглючее, молодое. Боролись они с пьянством на нашем краю. Отлавливали поддатеньких мужиков, опаивали их клофелином, а с утра предъявляли счёт по итогам игры в буру. Как старожил, Петька был и об этом наслышан. Но почему-то считал, такое может случиться с кем угодно, только не с ним. В общем, купился он на бутылку палёной водки (халява – святое дело, да и опохмелиться хотелось), оставил там всё, что зашито в трусах, ещё и должен остался.

Пропал он после того случая. Года четыре не появлялся. Я уже думал, хана мужику, ан нет. Заглянул к моей соседке. Рассказывал, как пас в горах отару овец на черкеса-хозяина. А потом его то ли освободили, то ли сам убежал. Живёт сейчас у своего сына. Внуков нянчит, учит их справедливости и добру.

Хороший сын у него. На Витьку похож, а походка – один в один – такой же развинченный степ. Только не пьёт и на денежки жадный. Мы с кумом его после армии в городские сети устроили, так жаловались товарищи по работе…

Остатки угля мужики занесли на брезенте. Взялись за углы – и волоком, вчетвером. Еле протиснули в узкие двери сарая. Мухтар, конечно, протестовал, но вяло, издалека. Его привязали к забору в конце огорода. Последнее, что я видел, выходя из нашего дома, – это зелёная скомканная бумажка, чем-то напоминавшая три рубля. Она перекочевала из кармана Филонова-старшего в кошелёк моего деда.

А что это, если не оплата аренды? Ох, не скоро вернётся электрическая трамбовка!

Рубен жил на улице Революционной. Это за нашей школой и сразу направо. К концу моей жизни она станет главной. Обрастёт светофорами и будет блистать свежей разметкой на почти ровном асфальте. А пока это обычный просёлок. Года через четыре мы будем сдавать на нём норматив ГТО в беге на пять километров. Ни одна машина не повстречалась.

Я постепенно привык к новому старому виду моего города. Лишь иногда на ходу вспоминал будущие ориентиры. Вот здесь на углу будет стоять автоцентр «Мустанг» с пристроенной автомойкой. Напротив него – магазин электротоваров, с которым многое связано в плане бригадных шабашек. Чуть дальше…

А вот там, где «чуть дальше», они и сидели.

– Эй, ты, – произнёс мальчишеский голос, – а ну-ка, иди сюда! Дай двадцать копеек…

Я раздвинул кусты, присмотрелся. По памяти опознал Плута и Мекезю с Рубеновой улицы. Кажется, Толик Хренов. Думал, и меня они тоже вспомнят, скажут, мол, ошиблись, и отпустят без мордобоя. Да куда там! И рта не успел раскрыть, как кто-то ещё толкнул меня в спину и встречный кулак наискось прошёлся по лбу. Я успел отреагировать, принял его «на рога».

После первой пропущенной шайбы в голове просветлело. Исчезли ненужные мысли. Вспомнилось, что, судя по вчерашнему разговору, в частности, фразе «пошли они», мой будущий кум что-то не поделил с местными пацанами. Никого из них не пригласил на свой день рождения. Значит, что? Имеет место обида, которая смывается кровью. И я косвенно, но причастный, по этой причине и попал.

Пока я об этом думал, машинально поймал на ладони парочку кулаков. Тот, что был сзади, уже не мешал. Я услышал его дыхание и отмахнулся на звук усечённым ударом маваси. Что-то болезненно хрустнуло. То ли штаны разошлись по шву, то ли пах. Это тело я ни разу ещё не усаживал на шпагат, поэтому стало тревожно: смогу ли вообще стоять на ногах. Обошлось. Болезненно, но терпимо. Я даже куда-то попал, и тут же сменил дислокацию, чтобы тот, в кого я попал, не вздумал хватать меня за ноги, если успеет очухаться.

Не знаю, как всё это выглядело со стороны. Наверное, некузяво[53]. Но уличных пацанов этот финт впечатлил, заставил быть осторожнее, не нападать, а держать плотную оборону. Это потом они осмелели.

Между собой и обидчиками я теперь держал стриженый куст волчьей ягоды. Хозяин двора, рядом с которым шло наше побоище, использовал его в качестве декоративной ограды. И мне угодил.

Разумней было отступить ближе к дороге, на оперативный простор, чтобы на сто процентов использовать своё преимущество в умении махать ногами. Только смогу ли? Боль можно терпеть, а вот совесть конкретно протестовала. Нечестно, конечно, вышло с тем пацаном, который, роняя красные сопли, ползает подле забора. А с их стороны честно – кодлой на одного?

Душа жаждала справедливости. И я её понимал. Это годам к пятидесяти, когда верхняя челюсть за восемь штук на четверть уже «государственная», самый завзятый драчун становится смирным, покладистым мужиком. А сейчас? Хрена ли мне один зуб?

Ещё одна из примет того времени – дрались, как работали, – молча. Чтобы не привлекать внимания взрослых. Кто знает, что у них на уме? Запросто могут схватить за ухо, отвести к родителям, или ещё что-нибудь учудят.