Так не бывает, или Хрен знат

У кювета тарахтел трактор. Прежде всего я заглянул в кузов. Кучка всего ничего. На выпуклый военно-морской глаз – куб с небольшим. А виброплиту почему-то не привезли.

Дед расстелил у забора кусок брезента, только дядька Мансур промахнулся, половину просыпал мимо. В любом случае какую-то часть угля пришлось бы таскать вёдрами из разряда «поганых», но и с ними случился облом. Хоть по соседям беги – сыскалось всего два. Как водится, сбежался народ. Физически поработать мне не позволили. Отрядили держать калитку.

В детстве я был мужичком жадненьким. До сих пор помню название книги и имя того пацана, что взял её почитать, да так и замылил. Вот и сейчас стоял заворотним бекарем и всё прорывался спросить: куда же, в конце концов, подевалась моя трамбовка? А мимо меня сновали работные люди: дед Иван с одноколёсной тачкой, жилистый тракторист с вёдрами в обеих руках, мужики со смолы, приспособившие вместо носилок дырявое оцинкованное корыто… И не было в этом людском потоке вменяемого конца, как и в любимой дедовой приговорке:

«– Мы с тобой шли?

– Йшлы.

– Кожух нашли?

– Найшлы.

– А где ж тот кожух?

– Так мы ж його пропилы. Мы ж с тобой йшлы?

– Шли…»

Он, кстати, как и пахан Бабки Филонихи, махал подборной лопатой. Тоже наука. Нужно насыпать так, чтобы дно у корыта не провалилось, а деда Ивана не заносило на поворотах.

Бабушке было некогда. Она гладила для меня рубашку и брюки, паковала в пакет «Урфина Джюса», готовила закуску под магарыч. Общественный труд в обычае был со своими нюансами.

Помню, Вовка Хурдак по кличке Кошачий Зуб, сосед семейства Григорьевых, дембельнулся из армии. Невесту нашёл, отгулял на миру свадьбу да пошёл с матерью по дворам. И к нам заглянул: так, мол, и так, земной вам поклон. Заливаем фундамент нового дома. Просим помочь.

А пацанов на нашем краю к той осени вымахало! Собрались на пустыре, где когда-то играли в войну, – лопаты и вёдра «на драку». Только Петя Григорьев, как всегда, сачканул, сослался на радикулит.

Ведра по четыре всего-то в опалубку высыпали – нету работы, закончилась. Поссали всем обществом в красный угол, чтобы Вовкина тёща пореже в дом заходила, а тут и его мать:

– Просим к столу!

Аж неудобно. Если по совести посчитать, каждый из нас и на кусок хлеба не заработал. Отказываться тоже нельзя. Подумают, побрезговали. Надо, короче, уважить. Зря, что ли, хорошие люди старались, бабушку мою к борщам привлекали?

Стол Хурдаковы накрыли во дворе. Длинный стол, составной, застеленный разноцветными скатертями. От калитки и до самого огорода. Посуду позычили у соседей, чтобы хватило на всех. Вино покупное. Как сейчас помню, «мужик с топором».

К рукомойнику протискивались бочком. Там Вовкина молодая жена с мылом и полотенцами. Каждому пацану уважуха: «Спасибо» и персональный поклон. Я, кстати, тогда впервые взрослым себя ощутил.

Только налили по первой, тост не успели произнести – тут как тут хитрожопый Петро. Склонился над низким штакетником, что делит дворы по меже:

– Ну что, соседи, закончили? Я бы помог, да вот прихворнул.

От такой беспросветной наглости все замолчали, но Вовкина мать разрулила неловкую паузу:

– Проходи, проходи, Петя! Откушай, чем бог послал. Это дело такое, с каждым может случиться.

Все пацаны промолчали. Гаденько на душе, но кто мы такие, чтобы распоряжаться в чужом дворе? Только Витя Григорьев не выдержал: бросил ложку да как заорёт:

– Петро, крову мать! Если сядешь за стол, я уйду!

И точно ушёл. Даже к рюмке не прикоснулся.

Эх, жизнь, как ты несправедлива к людям хорошим, а разное недоразумение лелеешь, поддерживаешь на плаву. Витьку когда ещё закопали. Мы с дочкой его, Оксанкой, забирали тело из морга. Руки ломали до хруста, втискивая его в белый костюм. Остальным обитателям дома Григорьевых было не до того. В семействе, где каждый сам за себя, решались денежные вопросы. Нинка, вдова, получала в районной администрации пособие на погребение. Петька выбивал «копачей», грузовую машину и материальную помощь от семсовхоза, где дубачил[52] в огородной бригаде. У него лучше всех получалось раскрутить кого-нибудь на наличные. Работа, считай, тем и жил. А уж хвосты обрубать – в этом деле ему вряд ли найдётся равный. Придуривался на свежей могиле. Делал вид, что в обморок падает. Поднялся потом, зенки свои вылупил – и прямо по пахоте, в сторону от дороги, чтобы мы на автобусе его не догнали. Это он материальную помощь от семьи и от общества уносил, чтобы пропить сам на сам. Мы-то с Рубеном нашли чем глаза залить, а вот старушек-соседок жалко. Для них это крушение всех канонов.

Вот такой индивидуум коптит на земле в своё удовольствие. И меня пережил. Детей – Витькиных и своих – оставил без крыши над головой. Хату продал за мешок сухарей. Ну, там не хата уже была, а притон. Кто с бутылкой – тот и хозяин. Если что-то украли в округе – искать здесь. Оксанка в свои восемнадцать успела два раза родить.