Так не бывает

Там он снял с книжной полки большой русско-французский словарь и, опустив на остеохондрозно скрипящий диван своё измождённое борьбой за выживание тело, с ожесточением стал учить спряжение неправильных глаголов третьей группы. Несмотря на все трудности существования, он упорно продолжал готовиться к сдаче экзамена. Голова его постепенно склонилась к раскрытой книге.

Гаврилов вздрогнул и пробудился оттого, что заработало радио. Как и положено, оно автоматически включилось на передаче последних известий. Из репродуктора доносился басистый, раскатистый голос диктора, вещающего о текущем положении дел в стране и мире. Засухи в Центральной и Северной Африке продолжались. В Океании бушевал страшный тайфун. Бюджетный дефицит страны достиг рекордной отметки. Золотовалютные запасы были почти исчерпаны. Существенных налоговых поступлений в этом квартале уже не ожидалось. Уровень безработицы за последний месяц превысил установленный правительством рубеж, и, следовательно, часть официально зарегистрированных безработных будет принудительно направлена на предприятия оборонного комплекса. Гражданам по-прежнему, до выхода особого распоряжения Высшего Ревизионного Совета, запрещалось пользоваться личным автотранспортом. Погашение государственных займов последних двадцати пяти лет в очередной раз откладывалось на неопределённый срок. Вводились новые виды карточек…

Отложив в сторону тяжёлый словарь, сонный Гаврилов почмокал сухими губами, поскрёб окаймлённый лёгкой щетиной подбородок и механически поднялся с хрипло охнувшего пружинным скелетом дивана. Слипшиеся глаза не открывались, и он на ощупь поплёлся по тёмному коридору, шаркая по протёртому линолеуму плохо сгибающимися после сна в неудобной позе ногами.

На кухне Гаврилов остановился, словно по команде, напротив большого белого ящика, называемого в народе холодильником. Он всё ещё пребывал во власти мутного дневного сна. Борясь с цепким мороком, вяло потянулся к хромированной ручке и наконец окончательно освободился от объятий Морфея. Отлетел от скорбно пустующего бытового прибора как ошпаренный. Дёрнул головой, запустил в бесполезно гудящий агрегат тапком и походкой раньше времени состарившегося ветерана-каторжанина с радиоактивных соляных копей поплёлся в холостяцки неуютную комнату.

Бледно-серый безжизненный день робко клонился к тёмно-синему бархатному вечеру. Соседние дома окутались густыми сумерками, зажгли многочисленные окна-глаза, скромно прикрыв их тюлевыми ресницами занавесок. Тощие, продрогшие фонарные столбы стеснительно потупили головы, озаряя тусклым свечением мелкие лужи у себя под ногами. Ветер гнал по дороге целлофановые пакеты, смятую упаковку, обрывки газет и прочий хлам. «Мусорный ветер, – подумал Гаврилов, наблюдая, как воздушные порывы поднимают вверх и кружат, словно пожухлую листву, разноцветные бумажные клочки и мелкий сор. – Когда же эти запустение и грязь закончатся? – печально вопросил он сам себя и тут же ответил. – Должно быть, не скоро».

Было безлюдно. Проржавевшие остовы старых, полуразобранных автомобилей, похожие на скелеты доисторических динозавров, чернели у выщербленных бордюров. Маленький сквер на противоположной стороне улицы был вытоптан и сплошь покрыт обломками фанерных ящиков и картонными коробками, которые остались от разогнанного неделю назад лагеря беженцев. Гаврилов покачал головой, скорчил кислую мину, но дальше тянуть не стал: задёрнул портьеры и пошёл к телефону.

Дрожащей от волнения рукой он снял аккуратно перемотанную голубой изолентой трубку и долго слушал нудный, по-комариному писклявый звук. Ничего хорошего и в этот раз не предвиделось. Однако муторное время ожидания добавило Гаврилову дополнительных сил и рождённой кефиром отваги. Он рывком набрал «единицу». Остановился, шумно и глубоко втягивая воздух, словно гигантская диковинная рыба, выброшенная штормом на морской берег. Так и не справившись с дыханием и оглушительно тикающим, как настольный будильник марки «Слава», частым пульсом, влажными пальцами добрал два ноля. Взгляд его нервно метался между запертой входной дверью и зашторенным окном.

Семь тягостных секунд, на протяжении которых в висках грохотала оглушительная барабанная дробь как спутница скорой развязки, показались вспотевшему Гаврилову огненно-багряным закатом его завершающегося бренного существования. Он вдруг представил себя седым, с большим властным подбородком, миллионером, развалившимся в глубоком чёрном кресле. Вот он сидит в огромном пустом кабинете, одет в классически строгий в тонкую полоску костюм, на носу большие очки в золотой оправе. С высоты сотого этажа через панорамное остекление Гаврилов-олигарх угрюмо смотрит на переливающийся разноцветными огнями мегаполис. В одной руке у него телефонная трубка: нужно узнать текущий курс акций на фондовой бирже. Курс этот неуклонно снижается последние дни и стремительно ведёт его гигантскую финансовую империю к позорному краху. В другой руке Гаврилов сжимает заряженный револьвер. Поднести его к виску – дело одного мгновения…