Так не бывает

«Кошеле…», – Кира шёпотом нараспев произнесла забытое прозвище, которое дала ей Валерия. Наутро после проведённой в одной постели, но так ничем серьёзным и не ознаменованной ночи, Лера вдруг спросила Киру, не обидится ли она, если получит ласковое прозвище, о котором никто никогда не узнает. А затем тихо и загадочно произнесла, отведя в сторону взор: «Кошеле». Слегка удивлённая и даже смущённая Кира поинтересовалась, откуда взялось это странное имя. Лера замялась и робко рассказала, что Кира, с её изяществом и повадками, лучше всего ассоциируется с кошкой. Не холёной домашней, хрустящей сухим кормом из миски, а дикой и сильной, как пантера.

Оказывается, Валерия почти до самого рассвета внимательно наблюдала за Кирой, изучала, как она выразилась, «её повадки». Кира нахмурилась. Лера почувствовала её недовольство и стала, будто оправдываясь, торопливо описывать, как Кира ведёт себя во сне: часто ворочается, слегка сгибает в коленях ноги, когда лежит на боку; по-детски подкладывает под щёку ладошки и периодически улыбается. «Глядя на тебя, я сразу поняла, что ты настоящая благородная кошка, – возбуждённо продолжала Валерия, – до сих пор не прирученная, дикая и своенравная. Мне на ум пришло назвать тебя на французский манер. Получилось это имя, оно оригинальное и… мягкое. Мне кажется, в нём твоя кошачья сущность сочетается с красотой и гламурностью».

Эти рассуждения выглядели такими наивными, что успокоили Киру. Тем более что она не собиралась поддерживать с новой знакомой близких отношений. Поэтому согласилась. Хотя Кира гордилась своим редким именем, следовало признать, что придуманное Лерой прозвище было красивым, хоть и странным, а звучало, как запоздалое эхо в пустынных горах. Кира снова произнесла: «Кошеле», – почему-то опять шёпотом – и вернулась к письму.

«У тебя такие хитрые глазищи на фото. Они кажутся мне живыми, тёплыми и маслянистыми. В какой бы точке комнаты я ни находилась, они всё время следят за мной. Убийственная дисгармония с обшарпанными стенами квартиры номер двенадцать. Сейчас я живу около вокзала, на улице Восточной, двадцать три. Знаешь, тогда, десятого ноября 2005 года, уезжая из Москвы (но только, знай, я бежала вовсе не от тебя!), я ехала в вагоне номер двенадцать, а место мне досталось двадцать третье. Вот такая магия чисел или мистика, хочешь верь, хочешь нет.

Ладно, моя милая Кошеле, наверное, мне пора заканчивать, хотя хочется ещё и ещё говорить с тобой. Мне так о многом надо тебе поведать.

Изо всех сил оттягиваю пугающий момент, когда придётся поставить точку и окончательно проститься с тобой.

Если ты всё ещё читаешь моё письмо, то, очевидно, порядком устала от этого тягомотного бреда. Не думаю, что меня хватит надолго, но до самого конца ты, единственная, будешь со мной. Прости. Прими на прощание стихи повеселее, чем я писала до этого».

Внезапно вспоровшие тишину трели мобильного телефона заставили Киру вздрогнуть. Но она быстро пришла в себя – конечно, это был Андрей, уже из Лондона. Он сразу почувствовал что-то необычное в её голосе. Кира поспешила его успокоить, убедить, что с ней всё в порядке. Их супружество зиждилось на любви и полном доверии, но всё-таки сейчас Кире пришлось солгать. Рассказывать мужу о таком письме по телефону было невозможно. Да и потом… Ей было трудно представить себе, как, когда Андрей вернётся домой, она сможет дать ему это прочитать. В глазах мужа письмо, без сомнения, будет выглядеть как послание от брошенной любовницы. И в тексте, и в стихах – столько страсти, столько бьющих через край чувств! Разве они могли родиться на пустом месте? Подобное не придумаешь, да и чего ради фантазировать, что за театр одного актёра для одного зрителя. Кира могла бы тысячу раз повторить, что ничего не было, – всё равно останется скользкое сомнение. Рано или поздно прозвучит вопрос: и всё же, скажи честно, ты с ней спала? Муж ведь видел, что Кира действительно ночевала с Лерой в одной постели.