…Так навсегда!

По счастью, все разрешилось. Вытащил потом, спас и ликвидировал. Смыл практически кровью из разбитого локтя. Да и место все-таки обнаружилось, даже рядом с Какафоньевым и его двоюродным единоутробным братом Егором. Но всегда, всегда с того дня я наставляю начинающих: «Никогда, слышите, НИКОГДА не решайте ничего за мяч!!!»

Дождь

Конец июня выдается холодный. Настолько холодный, что вожатые даже велят нам достать из чемоданов шерстяные шапки, но я все равно простужаюсь. И еще болит ухо, и меня кладут в изолятор. Там мне ставят компресс и смешно заматывают бинтом голову, как раненому бойцу, и сосед, здоровый лоб из старшего отряда, все время подтрунивает надо мной. И мне обидно, и очень скучно лежать, и дождь за окном…

А потом меня забирает отец. Повезло, на вторую смену досталась путевка в лагерь на море, парни рассказывали – там здорово! Там купаются каждый день, и до обеда, и после, а не как в Подмосковье, один раз за смену, и то если повезет и врачиха сочтет воду в речке достаточно прогретой. Главное, теперь успеть поправиться, чтобы ухо прошло, потому что до моря ехать на поезде почти два дня, и больных в поезд не берут, но я успею. И опять дождь, не веселый летний дождик, а тяжелый, совсем осенний…

И я лежу и смотрю «Спартак». Ужасно обидно, что по телевизору, ведь мы могли пойти на стадион! Мы с отцом всегда ходим на хоккей, а на футбол как-то не получается. Летом я в лагере, а весной и осенью еще или уже холодно, и дождь как назло всегда собирается ровно тогда же, когда соберемся и мы, а крыши над отечественными аренами еще не изобретены. Но сегодня – тепло, солнце, а я… Играем с каким-то аутсайдером, и Федор Черенков в самом начале красивым «парашютиком» забрасывает мяч вратарю «за шиворот», и мне становится еще обидней оттого, что мы не пошли: наверняка мы забьем еще много голов, и я мог бы все их увидеть вживую, по-настоящему! Но голов больше нет, и я даже как-то успокаиваюсь: два очка за победу есть, и достаточно.

А потом опять – дождь…

А однажды к нам приходит Алешина мать, и они с моей сидят на кухне, о чем-то долго разговаривают, и моя даже закрывает дверь. И я слышу, что Алешина все время плачет. Я знаю, что Шакурнов болеет, он с весны редко появляется в школе, а в мае вообще пропал, только изредка вижу его во дворе, он все время, как бы извиняясь, отнекивается… но мы все болеем, я вот тоже, но ничего, мы же поправляемся, выздоравливаем… И еще я слышу слово «опухоль», вязкое, жаркое, липкое… как казенная подушка в изоляторе, когда у тебя температура… и как Алешина мать несколько раз повторяет «За что?»… и слово «операция»… Наверное, вырезать должны эту опухоль, тогда понятно, почему так долго… мне вон вырезали гланды – да, дело неприятное, но ничего, все же заживет потом. И я аккуратно захожу на кухню, надо налить себе компота, когда болеешь, надо как можно больше пить, тогда быстрее выздоравливаешь, Шакурнову тоже надо так… И его мама поднимает на меня красные от слез глаза и спрашивает: «Мишенька, Алеше послезавтра делают операцию… Ты навестишь его потом, когда будет можно?» И я говорю, что конечно, мы же, в общем, друзья, хоть он и не играет с нами в футбол, ну так не все играют, и я спрашиваю, что за операция, вон, Какафоньев всегда хвастался, что ему делали, вырезали аппендицит, против аппендицита, конечно, мои гланды не котируются… И Алешина мать смотрит на мою, та ей кивает, ну я же большой уже, должен понимать, и Алешина снова заходится в плаче, и не может сказать, а потом как-то выдавливает из себя, и меня режет, режет, режет на части… «Ампутация ноги».

И мы едем навестить Алешу. Ехать далеко, другой конец Москвы, но зато по зеленой ветке. Я люблю ее больше всего, и зеленый цвет, и потому что практически родная, а больше всего – когда поезд вдруг вылетает из тоннеля на улицу, и сразу яркий свет в вагоне, и грохочет по мосту! Я неважно рисую, но уж если брался – то за этот сюжет, во всех подробностях! Вот четыре двери вагона, и вот папа и мама, мы едем в гости, а вот я посередине, и разрешают встать на сиденье на коленки, аккуратно, чтобы не испачкать ногами, но зато можно таращиться во все глаза! Во всех деталях – и машины рядом, и люди на набережной, и обязательно корабль с дымом из трубы. И все то же самое, сегодня солнце, тепло, лето наконец-то похоже на лето, только не укладывается в голове… может быть, если ниже коленки, но нет, выше, никакой коленки больше не будет, и моя собственная начинает саднить глухой фантомной болью. «Ампутация»…