Так навсегда!

А вечером мы, конечно, играем в футбол. И не во дворе, как всегда, это-то ладно. Тасик составляет протекцию — и возле школы, на настоящем большом поле, и мне доверяют ворота. С «большими»! Кто-то сомнительно фырчит, но Тасик уверенно отсекает подозрения: «Нормально! Нормально встанет, я тебе сказал! Ты забей ему сначала…» Настоящий «большой футбол», в полном смысле слова!

И действительно — нормально отстоял. И возвращаешься домой, уже почти затемно, и коленки разбиты, грязь налипла на взмокшие руки и спину, и стекающий пот щиплет глаза, и пить охота поскорей бы. Но идешь медленно, растягивая этот сладкий миг, и вдыхаешь аромат улицы, и прислушиваешься к звукам, и вся жизнь впереди, и в ней — только хорошее, и хочется лететь туда и лететь, как на скейтборде, раскинув руки… и быстро, и помедленнее…

И Тасик с друзьями уже куда-то ушел, а ты все идешь и идешь, все еще будет, но все равно не хочется, чтобы это сейчас переставало, и мать встречает тебя у подъезда и говорит тихим голосом:

— Алеша умер…

Что мы знали о смерти? Что мы вообще могли знать?

Жара, деревня, кого-то хоронят. Нет картины печальней и безнадежней, чем сельские похороны в разгар лета. Самопальный оркестрик вразнобой выдувает что-то невероятно душераздирающее, и висит, и набивается в горло душная, шершавая пыль, и скулят бабки, все в черном, и медленно плетутся по дороге… и хоронят, небось, такую же. Кто же еще умирает — не такие же, как мы.

А однажды мы едем на экскурсию по Москве, нас заводят в церковь. Там темно и жутко, и ужасный, резкий запах… Экскурсовод что-то напутала, мы приехали не в то время, или опоздали, и взрослые тихо шепчутся: «Отпевание»… И бородатый поп поет, если это можно назвать «пением», и я спрашиваю у отца:

— А что это за бумажка у дяди на лбу?

И тот отвечает:

— Тихо. Так положено…

— А что там написано?

— Имя человека.

— А фамилия? — спрашиваю я.

И отец говорит:

— Богу не нужны фамилии…

Наверное, Бог хороший, догадываюсь я, хотя его и нет. Если называет по именам — значит, хороший. Нас в саду или школе, или в секции, когда хотят наказать или обидеть, всегда зовут по фамилии, я это не люблю, ненавижу, и мне кажется, что моя — самая смешная… А Бог, стало быть, — только по именам…

Я знал, что Алеше стало хуже. С марта он стал реже появляться в школе, а потом пропал совсем. Я навещал его, он не вставал, мы кое-как играли в настольный хоккей, но у него уже ничего не получалось, я поддавался и подставлялся, как мог, но все равно выигрывал, а он только слабо улыбался… Но я знал, что это пройдет. Уже же было плохо — и ничего, выбрался. Куда уж, кажется, хуже, ампутация — а вон, даже волосы выросли. Нога только — нет… Да и с чего, с чего умирать, когда весна и когда все вокруг — вот так, ведь дети не умирают, в конце-то концов, это бабки, и дядя с бумажкой на лбу… и снова взрезает это красивое и страшное слово — «метастазы»…

Мама сказала:

— Надо зайти, попрощаться…

И мы спускаемся, всего-то три этажа вниз, но так долго, и так непонятно и страшно, и крышка невыносимо, невыносимо красного цвета стоит, так буднично прислоненная к стене возле двери, будто это велосипед или клюшка, и мутит, и плывет перед глазами… И Алеша лежит, он такой же, как я видел его в последний раз, накрытый чем-то белым, что это, зачем, он будто спит, но я замечаю бумажку на его лбу, или мне кажется, нет, вроде точно есть, и я понимаю, что это все, он действительно умер, раз положили, и зачем-то размышляю, как на ней написано… если он мальчик — то, наверное, просто «Алеша»?

И отец спрашивает дома:

— Страшно?

— Страшно, — честно говорю я.

И он гладит меня по голове и говорит:

— Что бояться… мертвых не нужно бояться. Если кого и бояться — то живых…

На следующий вечер в гости пришел Олег Юрьевич:

— На похороны ездил? — спросил он.

— Не-а, — сказал я. — Так только заходил.

— Ну правильно, — вздохнул он. — Страшно?

— Страшно, а ты как думал? Особенно спать.

Мы помолчали.

— Н-на в-вот, — наконец, сказал он, от волнения заикаясь еще более против обычного. — Я т-так и подумал. «Крокодил» тебе принес, купил специально. Давай вместе почитаем, отвлечешься маленько… а то я так и подумал, что это самое…

И мы принялись читать. «Крокодил» и в самом оказался смешной. Бывали номера разные, и так и сяк, или просто шутки взрослые, нам непонятные, — а этот действительно смешной. Или мы уже подросли и стали чуточку больше понимать… И мы читаем все подряд, и катаемся со смеху по полу, и действительно ни о чем другом не думаем. Вот этот особенно смешной материал, «Классификация алкоголиков по званиям». С погонами и униформой, как положено. «Начинающий любитель — одна звездочка, мастер-запивала — четыре звездочки…» Нет, правда — животики надорвешь! Тем более что выйди из дому и пройди до магазина на Шоссе — он встретит тебя вино-водочным отделом со всеми представленными персонажами… давай дальше читай.

«Горький пьяница — много мелких звездочек там и сям, Пропойца — сплошные звездочки!» Ах, красота, ну как живые… и кто там последний? — «Алконавт: строгий черный костюм, галстук, саван…»