Так навсегда!

Кстати, с выдвинутой им версией я полностью согласен. Ну не может же нормальный мужик, тем более позиционирующий себя как футбольный болельщик, требовать законодательно запретить ругаться матом на футболе! Тут, как говорится, одно из двух: или футбол не смотреть, или не ругаться. Не может. Значит, и впрямь так все и было. Настоящего Розенбаума расстреляли, а взамен выдали поддельного.

— Не-а, — разочарованно протянул пионер Барабанов, когда мы уже за полночь возвратились в палату. — А мне не понравилось.

— Да ладно тебе, — сказали мы ему. — Нормально. Главное, что запрещенное!

— Вот, — сказал Барабанов и полез под кровать за чемоданом. Потом вытащил его и раскрыл. На крышке мы увидели фотографию длинноволосого очкарика с несколько печальным взором.

— Это брата чемодан… А вот это — самый лучший из всех. Джон леннОн. Его убили, потому что он был за рабочих…

«Да-а, — подумалось мне. — Нелегкая жизнь в этом шоу-бизнесе. Те разбились, этого расстреляли… и этого лохматого тоже, выходит…» Я еще раз посмотрел на очкарика. И запомнил фамилию. «леннОн, стало быть… надо будет узнать… Ведь если был за рабочих — может, хоть он незапрещенный!»

А в поезде обратно девки раздавали всем свои красивые тетрадочки с разными вопросами. Вернее, не всем, конечно. Только победителям, кто в футбол играл. Ну, это понятно, женщинам такие и нужны. Тут, как гласит народная поговорка: «За что мы любим футбол? За то, что после футбола», — само собой. И про любимую песню написал честно: «Владимир Высоцкий, Вершина». Тут в точку — «И только немного завидуешь тем, Другим, у которых вершина еще впереди». Победители, что с нас взять! Первое золото!

Иванов

Ах, как мы выросли в то лето — как же мы выросли! Весной в свободную продажу поступили хоть и пошитые отечественными сапожниками — но почти настоящие кроссовки «Адидас». Лицензионные! Тасик элегантно щеголял в них по окрестностям, хотя ему и так любая бы дала. В футбол в них не играл, переобувался, но еще бы: тридцать семь рублей пятьдесят копеек пара! Да настоящий кожаный футбольный мяч стоил двадцать. Так я упрашивал мать купить мне их… Дорого, конечно, но так хочется напялить эти заветные три полоски!

Но мать со свойственной ей прозорливостью сказала:

— Ну куда тебе они сейчас? В лагерь поедешь — обязательно ук.. то есть я хотела сказать — ведь потеряешь же наверняка…

Ну да, я такой. Доверчивый. У меня в первом классе ластик был импортный, с запахом. Прямо до головокружения пахнул какой-то цветочной химией… так я его в первый же день и потерял. А еще через перемену один мальчик его нашел. Или сам ластик — нашелся. Но я так и был уверен, что я свой ластик потерял, а тот мальчик — нашел. Или ему прямо во время урока точной такой же, даже кем-то с уголка так же уже надкусанный, купили и принесли.

— …потеряешь наверняка! Да и потом…

И оказалась в тысячный раз права. В лагерь я поехал в кедах тридцать девятого размера на шерстяной носок. А первое золото завоевывал, уже изрядно поджимая под себя пальцы ног, так что в пятый класс отправился в размере сорок первом.

А больше всех вырос мой коллега по работе в борцовской паре Дмитрий Пикчерский, который преодолел сначала отметку сорок четыре, затем сорок семь, а потом и уверенно потеснил кое-кого из ветеранов весовой категории «до пятидесяти килограммов». Таким образом, наш творческий союз с ним распадался, но с другой стороны — мы теперь не были конкурентами за место в «основе». Также Дмитрий извлек из своего нового имиджа еще один несомненный дивиденд.

Как-то перед тренировкой, когда мы весело трепались на улице о всяких пустяках, Дмитрий приобрел вдруг необычайно сосредоточенный вид и скрылся за кирпичным углом здания. Спустя несколько мгновений оттуда донесся хорошо всем нам знакомый позывной — но теперь поданный обретшим изрядные басовые нотки голосом Пикчерского: «Слышь! Иди-ка сюда, борец!» А еще через пару секунд я увидел и собственно борца, а именно — Леонида Беспородова, трепещущего в стальном зажиме Дмитрия.

Собственно, Пикчерский и меня приглашал поучаствовать в подаче холодного блюда — но я не пошел. Во-первых, все-таки двое на одного… да и не зря потом, уже на излете и закате карьеры, Дмитрий Владимирович Серпорезюк подчас упрекал меня в излишней толерантности и веротерпимости по отношению к сопернику. «Ты зачем с ним перед схваткой сидел… (разговаривал, скажем так. — Прим. авт.)? Сначала борьба — а (разговоры) потом!» Мудро сказано. Но мне все равно интересно. Из другого города парень приехал… как учебно-тренировочный процесс у них организован… да он вообще, может, в Москве первый раз!

А еще от нас на остановку — идти мимо пятиэтажки. Можно обойти, но неохота же каждый раз обходить… а в первом подъезде пятиэтажки жила полусумасшедшая бабка-дворничиха, которая всегда мела улицу и всегда кидалась к тебе с каким-то разговором. А я стою, слушаю… ну, так положено же, нам так в школе разъясняли: если старший тебе что-то говорит, то культурный, воспитанный подросток обязан выслушать, хотя бы тезисно.