Так и было

Гришка стал подниматься улицей в гору и у дотлевающего дома увидел красноармейца. Он палкой подгребал к себе угли. Обе ноги бойца были оторваны. Сквозь тряпки, которыми были замотаны обрубки, проступала кровь.

— Вы ранены? — спросил Гришка.

— А ты не видишь?

Старое лицо красноармейца было худым и черным. Глаза лихорадочно блестели. На скулах бугрились желваки.

— Как же вы теперь?

— У угольков не замерзну, а ночью уползу к своим.

— А где они?

— Сходи и посмотри, — на что-то рассердившись, сказал раненый.

Гришка эти слова воспринял как приказ и побежал в гору. Взбежал наверх, не таясь, и сразу упал, пополз обратно от засвистевших над головой пуль. Красноармейцы окопались совсем недалеко, за шоссе, а в Валышево были немцы. Рассказал об этом раненому. Тот выругался:

— Вернусь, я им, сволочам, покажу! Взяли деревню, так зачем драпать? Добегались уже, хватит!

Вернусь... Это еще когда будет, а мальчишку интересовала сиюминутная судьба красноармейца, и он спросил:

— Немцы вас видели?

— А куда я от них спрячусь?

— И в плен не забрали?

— На кой черт я им такой нужен? Решили, что я без них сдохну. — Раненый говорил тяжело, с хрипом. Передохнув, продолжал: — А я до-тя-ну-у до вечера и уползу-у! — Заметив в глазах Гришки сомнение, угрожающе произнес: — Ты вот что, парень, не смотри на меня так и иди туда, откуда пришел. Нечего меня раскиселивать.

— Я хочу помочь вам, — потянулся мальчишка к безногому.

Тот рассердился еще больше:

— Чем? Чем ты мне поможешь? Уйди, ради бога, с глаз долой!

Безнадежное положение раненого оттеснило собственные злоключения. Гришка понимал, что безногому может помочь только врач, но все равно чувствовал какую-то и свою вину перед беспомощным человеком, которого он покидает, вынужден покинуть, не оказав никакой помощи. Вернулся к председателю хмурым, долго шел молча, потом спросил:

— Дед Никифор, человек может жить без обеих ног?

Председатель покосился на мальчишку — с чего его на такое-то понесло?

— Живут. Без ног и без рук маются, и смерть их не берет. А ты к чему это спрашиваешь?

Он рассказал о встрече с безногим. Раньше что-то мешало это сделать, а что, и сам не мог понять. Председатель крякнул и потряс кудлатой головой:

— Этот не жилец.

— Как это не жилец? Почему? — не захотел поверить мальчишка.

— Выживают те, кому операцию сразу сделают, кровь остановят да в теплую постельку уложат, а со жгутами столько времени...

— С какими еще жгутами? — не дал договорить председателю Гришка.

— Выше раны ногу или руку туго перевязывают, чтобы кровь не текла. Слышал я, часа три этот жгут держать можно, потом все, конец.

В этот вечер Гришка долго не мог уснуть и все твердил про себя: «Останься живым, пусть не убьют тебя немцы, доберись до своих, и тебя спасут, не могут не вылечить такого человека». Мучился, что никогда не узнает, уцелеет безногий или умрет, как думал дед Никифор, и спал плохо. Мать несколько раз толкала под бок:

— Что кричишь, будто тебя режут?

Отговаривался:

— Не знаю. Сон, видно, страшный приснился, — а какой, не говорил.

Испорченный кинжалом эсэсовца шлем он от нее утаил, деда Никифора попросил ни о чем не рассказывать, чтобы меньше было разговоров, когда снова соберется в Валышево за сухарями.

А снился ему всю ночь безногий красноармеец.

9. Гибель председателя, смерть Миши

В Дедовой Луке и окрестных деревнях продолжал свирепствовать тиф. И не одна мать, многие удивлялись, почему он так разгулялся в тылу, а в Валышево, на самой, можно сказать, передовой, никаких болезней не было, и шутили: «Тиф не дурак, под пули и снаряды лезть не хочет».

Чтобы избежать эпидемии, мать решила возвратиться домой, но недалеко от Валышево их остановили и приказали идти назад.

Во время сильных боев на берегу Полисти фашисты построили запасную линию обороны с огневыми точками, окопами и землянками. В одну из них мать решила зайти погреться. Растопили печку, разомлели и остались ночевать, а утром заболела Галюшка. Второй слегла Люся, за ней Настя и Нина. Занемог и Гришка.

По дымку из трубы немцы определили, что в землянке кто-то живет. Прискакал патруль. В дверь просунулся немец. Мать, а болезнь начала донимать и ее, подняла голову и тихо сказала:

— Тиф у нас. Тиф. Хочешь, так стреляй.

Так и сказала в отчаянии, не заботясь, как отнесется к ее словам фашист и что сделает. Он окинул взглядом лежащих, задержал его на Гришке — не партизан ли, и попятился. Слово «тиф» немцы знали хорошо и больше не приходили — эти русские обречены.

Они и на самом деле были обречены, но каким-то чудом выжили, стали поправляться. Первой пересилила себя и поднялась мать. За ней встал Гришка и скоро, на этот раз по разрешению матери, пошел в Валышево за сухарями.

Отправился вечером, чтобы пробраться в деревню незаметно. На месте их водогрейки фрицы построили землянку. У самого входа в нее лежал труп красноармейца.

Летом, во время бомбежки, шофер в синем комбинезоне подбежал к родничку набрать воды и попал под бомбу. Покорчился недолго на земле, пожаловался: «Ой, мамочка, как мне больно!» И затих.

Гришка похоронил убитого на другой день.