Так говорил Заратустра

«Я — совестливый духом, — отвечал тот, — и в том, что касается духа, трудно найти человека, более строгого, твердого и целеустремленного, чем я, кроме того, у кого я учился, — я говорю о Заратустре.

Лучше не знать ничего, чем многое — наполовину! Лучше на свой страх и риск быть дураком, чем мудрецом за счет чужих мнений! Я доискиваюсь основы:

— неважно, мала она или велика, называется болотом или небом. Пусть основа эта будет хотя бы в руку шириной — с меня достаточно: лишь бы была она основанием, на котором можно утвердиться!

— пусть хоть в руку шириной: на ней можно утвердиться. В истинно совестливом познании нет большого и малого».

«Так, может быть, ты — исследователь пиявок? — спросил Заратустра. — Может быть, ты, совестливый духом, до последних основ исследуешь пиявку?»

«О Заратустра, — отвечал совестливый духом, — это было бы слишком, если бы решился я на это!

Если что и познал я, так это мозг пиявки: это — мой мир!

Поистине, это целый мир! Но прости, здесь говорит уже гордость моя, ибо в этом нет мне равных. Потому и сказал я, что тут — я у себя дома.

Давно уже исследую я эту единственную вещь, мозг, пиявки, чтобы скользкая истина не ускользнула от меня! Здесь — мое царство!

— ради этого я пожертвовал всем, из-за одного этого все стало мне безразличным; и рядом со знанием моим — тьма невежества.

Совесть духа моего требует от меня, чтобы знал я что-нибудь одно и не знал ничего другого: мне отвратительны все половинчатые духом, все туманные, выспренние, мечтательные.

Там, где кончается честность моя, я слеп, и хочу быть слепым. Но там, где желаю я знать, хочу я быть честным, а значит — строгим, твердым, целеустремленным, жестоким и неумолимым.

Ты сказал некогда, о Заратустра: „Дух есть жизнь, которая сама надрезывает жизнь“; это привлекло меня и привело к учению твоему. И поистине, собственной кровью умножил я знание свое!»

«И это очевидно», — отвечал Заратустра: ибо с руки совестливого духом все еще лилась кровь. Десять пиявок впились в руку его.

«О ты, странный товарищ, сколь многому учит меня такая очевидность — ты сам! И быть может, не все осмелился бы я доверить слуху твоему, столь взыскательному!

Ну что ж! Здесь мы и расстанемся! Но я хочу снова увидеться с тобой. Там, наверху, дорога к пещере моей: этой ночью будешь ты желанным гостем моим!

Я хочу исцелить также и раны тела твоего, на которое я наступил: я еще подумаю об этом. А теперь мне надо спешить — меня призывает крик о помощи!»

Так говорил Заратустра.

Чародей

1

Но когда Заратустра обогнул скалу, он увидел неподалеку, на ровной дороге, человека, который корчился, как бесноватый, и, наконец, бросился ничком на землю. «Постой! — сказал Заратустра в сердце своем, — должно быть, это и есть тот высший человек, чей мучительный крик о помощи слышал я; надо взглянуть, нельзя ли чем-нибудь помочь ему». Но сбежав вниз, к тому месту, где лежал человек, он увидел перед собой старика: дрожь била его, и взор был неподвижен, и как ни старался Заратустра поднять его на ноги, все было тщетно. Казалось, несчастный даже не замечал, что рядом с ним кто-то есть; было жалко смотреть, как он с жестами отчаяния озирался по сторонам, словно покинутый целым миром и безмерно одинокий. Наконец, после всех этих корчей и мучительных судорог, он стал причитать: