Так говорил Богомолов

Когда были мы брюнеты

Таял снег на волосах

Тает снег в моих руках

А в твоих уже не тает

Упадая замирает

Размышляя что и как

Снег тебя совсем заносит

Снег запутался в волосьях

На открытые глаза

Роговицу покрывая

Упадая прилипая

Снег узором покрывает

Роговицу глаз открытых

Удивленных серых глаз

Кто забыл закрыть глаза

Дверь окно и небеса

Снег ложится на меня

Снег ложится на тебя

Покрывая волоса

Волоса твои замёрзли

Стала как дикобраз

Иглы мягких раньше влас

Ломкие как детский голос

Отчего замёрз твой голос

Может быть придёт весна

И растает милый голос

Капли в руку упадут

Пасха – это ты и тут

Снег летает снег летает

Покрывает и не тает

Себе

Снег мой снег

Родной мой снег

Я тебя так жду

Приходи скорей ко мне

Или я к тебе приду

Когда воет дикий зверь

Постучись тихонько в дверь

Мы с тобой пойдём гулять

В поле к речке на погост

Будешь ты меня катать

С горки и под мост

Будешь ты меня касаться

Нежной и холодной кожей

Будешь ты слегка кусаться

Можно

Я устал

Я упал

Рот открыл

Залетай в меня мой снег

Я остыл

Буду я в тебе лежать

Будешь ты во мне летать

А в марте или в мае

Вместе мы растаем

Поэма

1.

Умер Умар, когда внуку Саше шесть прошло лет.

Но сперва родился утром. Потянулся.

Сел на кровати и ноги спустил на паркет прохладный.

И стал ждать.

Пролетел мимо Железный состав гремящий первой войны –

даже лица печальные

в окнах пришторенных

разглядеть не успел.

Но смерть пахнет поездом – запомнил.

Запах гари. Запах свободы.

Во вторую войну бросился, как в воду прохладную.

Услышав по радио голос еврейского бога,

несся в военкомат через улицы словно ребенок к морю

бежал

словно ребенок вбегал и нырял с головой в море кровавое.

И плескался в волнах.

Без руки и без юности остался.

Дочерью обзавелся с помощью члена и простой женщины

Марьи.

Прокурором служил, послевоенных жидов остатки разя.

Ибо как хлеб учили предки, голод познавшие,

сожрать весь до последней крошки, так и жидовчиков,

по столу земли еще раскиданных, недожеванных,

подсобирали руки Умара, загорелые, красивые, сильные,

в рот отправляя.

А как выпали зубья, сник и духом.

С той поры медалями за передавленных воинов мрака

буддистски бряцал ежегодно,

да к роднику сберкассы ходил ежемясно,

да кашей овсяной топил дом души своей.

Перед смертью насрал

семидесятипятилетний орк

внезапно для себя самого в штаны родные,

динамовские.

И в ту же секунду околел.

А околев, принял позу.

2.

Саша, удивленный дедовой метаморфозой,

спрятался

в конуру мундира Умарова – шкаф деревянный.

Долго мама просила сына покинуть богоубежище –

но, пропахший покойником,

вышел мальчик день на девятый только,

когда пауки стали плести паутинку в детском желудке.

С той поры начал он толстеть неумеренно,

заедая дедову смерть.

3.

Вырос.

Как снег в марте, сошел жир с него на солнце юности.

И стал он красавец семнадцати лет.

Шили платье.

Мундир для мужика что губная помада для бабы – мать

говорила.

Бабка вторила.

Папка молчал, поскольку

сбежал из семьи вовремя,

обнаружив для хуя лучшее применение.

Сын на абсентивного папу эмоционально не тратился,

рассудив разумно, что папа – говно,

а говно вызывать душевного переживания не в состоянии

в силу окончательной переваренности.

Подумав мозга незрелым плодом,

наметил путь жизни.

Годы спустя как штаны, обнаружил цели иные,

да поздно.

4.

Глазами огненными мерцал Умар,

на портрете изображенный в виде дракона,

пролетающего

над градом христианским – маленьким-маленьким.

Смотрел внук на картину и прямо в глаза прохладные Умаровы,

думая о колодце с темной водой, что на даче стоял,

как тайный храм или истукан языческий.

И плыл месяц, отражаясь.

Похоронено. Закопано детство.

На могилку приятно захаживать,

да оградку подкрашивать,

да дышать шумом березок среднеполосных.

5.

Только одно не упокоилось воспоминание.

Когда-то в прошедшем времени

море чуть не поглотило Сашу.

Благое, прекрасное, нежное, у него, такого маленького,

отнять хотело дыхание.

Обошлось.

С той поры страх поредел, как волосы плешивого.

Но и последние волосы однажды дыбом встают.

6.

Молод и нежирен,

проводит Саша счастливо годы студенчества,

и в любви признается, и даже взаимен.

И впервые пред женщиной снимает трусы он застенчиво.

Она захотела на каникулах стать коричневой.

На облаке любви Саша перенес Машу

туда, где пальмы растут естественным образом. Но сам,

оказавшись впервые с трех лет перед фактом величия,

увидев волну высотою с себя,

с подсознанием своим не справился.

И пока Мария задорно и на грани приличия

с грани прыгала волнореза,

на носу у всего Коктебеля Саша обкакался.

Свадьба была немедленно.

Цвета морской волны платье лукаво волновало.

Вскоре родился кто-то,

Но глаза разжмурил свои Саша лишь спустя годы.

7.

Теперь Саше сорок. Без примесей семитских.

Отец – хохол, мать так просто жива.

Сам занимает должность хорошую.

Словом, любим и успешен.

Но боится Глубины Мокрой все больше.

И, все дальше

заплывая к горизонту,

чернее становится бездна прожитого под животом,

а вода холоднее.

И тоска уёбища синего воет по ночам.

Особо ежели порой.

Встречая жарким

летним днем соседа, на курорт радостно драпающего,

возвращается мыслями Саша

к тому детскому дню своей жизни и думает:

“Отчего же соседу моему Андрею Семеновичу

даровано блаженство наслаждаться ночами южными,