Так далеко, так близко…

Я расслабился. Мне было легко. Так бывало часто, когда мы с Кэт оставались одни. Я радовался, что нашел ее. Радовался, что она здесь, в шато, рядом со мной.

Она уже жила как‑то с одним человеком. Несколько лет тому назад. Она все мне рассказала. У них не получилось. Когда мы встретились в Париже, она была абсолютно свободна. К счастью для меня. Мы подходили друг другу. Мне нравился ее ум. Меня очень интересовало, как зреют мысли в ее головке. Не выношу глупых женщин. Я знавал таких. С меня хватит.

Я закрыл глаза. Плыл по течению. Думал. В основном, о Кэтрин. С ней не нужно насиловать себя. И она не насилует меня. Она разрешает мне быть самим собой. Джеком. Для нее я — ее друг. Ее любовник. Не сын известного Себастьяна Лока. Я не Джон Лайон Лок, последний отпрыск великой американской семьи, глава «Лок Индастриз» и «Фонда Лока». С этой стороны она меня не знает. И не интересуется.

Кэтрин часто слышит, как я говорю по телефону с президентом «Лок Индастриз». И со всеми другими, которые управляют за меня моей компанией. Как делал это и при моем отце. Иногда я разговариваю со своими помощниками по «Фонду» в ее присутствии. Но она почти не обращает внимания на мои телефонные звонки. Другие мои дела ее тоже не интересуют.

К счастью, она любит шато и виноделие. Это мне приятно. Я иногда делюсь с ней мыслями о производстве вина. Она всегда внимательно слушает. Она понимает мою привязанность к земле, к шато, к виноградникам.

Другая черта ее — отсутствие интереса к моему богатству. Кэтрин, кажется, так же пренебрежительно относится к деньгам, как Себастьян. Вещи как ценность не имеют для нее значения. Это меня не тревожит. Лишь бы она позволяла мне баловать ее. Иногда делать ей подарки. Но ей непросто принимать от меня вещи. Только книги. Или — что‑нибудь недорогое.

Она прервала мои размышления, коснувшись моего плеча и мягко спросила:

— Джек, ты спишь?

— Нет. Дремлю.

— Я вот о чем подумала.

— О чем?

— Эта таинственная женщина твоего отца — она появилась на его похоронах?

— Нет.

— Интересно, почему? Тебе не кажется то странным?

— Ничуть. На похоронах было мало народу. В основном, члены семьи. Я имею ввиду — в Корнуэлле. Совершенно частное мероприятие. Посторонним вход запрещен. Разве что сотрудникам.

— Ясно. И все же я могу тебе кое‑что сказать. Если бы я любила кого‑нибудь, была бы помолвлена с этим человеком, а он неожиданно умер бы, я немедленно связалась бы с его семьей! — воскликнула она. — Пусть я с ними незнакома, пусть они даже не знают о моем существовании. Мне бы хотелось быть с ними, поделиться своим горем и разделить их. И уж конечно, я непременно бы присутствовала на похоронах. — Кэтрин помолчала, покусывая губу. — Это странно, Джек, действительно, странно, если хорошенько подумать. То есть, что она не связалась с тобой или с Люцианой, хотя бы чтобы выразить сочувствие, принести соболезнования.

— Она этого не сделала, — сказал я. — Но, может, быть, она была на поминальной службе. Там были сотни людей. Служба состоялась в церкви святого Иоанна Богослова в Манхэттене. Мы дали объявление, и весь мир знал об этом. И прибыл.

Кэтрин вздохнула.

— И раз ты ее никогда не видел, ты не можешь знать, была она там или нет.

— Именно.

— А ничего, если я спрошу тебя еще кое о чем? О чем‑то немного личном?

— Давай.

— Твой отец не изменял свое завещание?

— Нет. Зачем тебе это?

— Просто интересно. как правило, когда человек собирается покончить с собой, он приводит в порядок свои дела.

— Его дела всегда были в порядке. Многие годы. Так уж он был устроен. Мистер Деловитость. То есть Себастьян.

— И ничего он не оставил этой неизвестной тебе женщине?

— Нет. Завещание составлено три года назад. В нем ничего не менялось. Если бы он что‑то завещал лицу, мне неизвестному, я должен был бы навести о нем справки.

— Конечно. Я задаю глупые вопросы. Иногда я бываю такой дурехой.

Она замолчала.

Я тоже.

Она шевельнула головой, и огонь заплясал на ее длинных волосах, превратив их в сверкающий каскад пламени, обрамляющий ее бледное лицо. Она повернула голову еще раз, и открылась ее длинная белая шея. Шея была как у лебедя, как у Антуанетты Дилэни.

С моих губ сорвались слова:

— Ты часто напоминаешь мне одну женщину, мою любимую Необыкновенную Даму, но сегодня ты похожа на нее как никогда. Просто сверхъестественно.

— Необыкновенную Даму? А кто это? — голос у Кэтрин был мягкий, но на лице появилось напряженное выражение.

— Ее звали Антуанетта Дилэни. Это мать Вивьен. Я любил ее с той минуты, как она вошла в мою жизнь. Мне было шесть лет. Она была мне как мать. Добрая, ласковая, любящая.

— И я напомнила тебе ее? — спросила она недоверчиво. — Разве во мне есть что‑то материнское?

Я засмеялся.

— Она была очень красива. Как и ты. У тебя те же рыжие волосы, белая кожа, зеленые глаза. Тот же рост. Ты тоже тонкая, изящная.

Кэтрин улыбнулась.