Так далеко, так близко…

— Женщину, Джек, новую женщину. Он любил ее и собирался на ней жениться.

Ошеломленный, я воскликнул:

— Он тебе наврал!

— Нет. Он сказал, что они поженятся весной. Он хотел познакомить меня с ней и пригласил на свадьбу.

— Вот мерзость, — сказал я.

— Нет, это не мерзость. Мы всегда были близки. Очень, очень близки. Но не будем отвлекаться.

Не обратив внимание на это замечание, я спросил:

— Кто эта женщина?

— Я не знаю. Он не сказал ее имени. Вот в чем дело. Если бы я знала, кто она, я повидалась бы с ней. Но раз ты так удивился, значит, ты ее не знаешь.

— Я не знаю даже о ее существовании.

— А Люциана?

— Нет. Я уверен. Она сказала бы мне.

— Но кто‑то же знал о ней, Джек, и вот к чему я клоню. Я хочу побеседовать с теми, кто занимается благотворительностью в Африке.

— Почему в Африке?

— Потому что Себастьян сказал, что встретил ее там, — объяснила Вивьен. — Что она врач. Ученый. Я хочу поговорить с теми, кто присутствовал в его жизни и работе, чтобы снова прокрутить эти последние его месяцы.

— Люди могут и воспротивиться этому. Могут просто ничего не сказать тебе, — заметил я. — Они преданы Себастьяну. Его памяти.

— Знаю. Но у меня есть прекрасный предлог. Я пишу очерк о нем для «Санди Таймз Мэгэзин». Сэнди Робертсон одобрил мою идею вчера вечером. Я не хочу, чтобы очерк о величайшем филантропе мира вышел поверхностным… ведь Себастьян был, вероятно, последним из людей этой породы. Вот одна из причин, по которой я хочу видеть тебя, Джек. Мне бы хотелось услышать прежде всего от тебя, какое впечатление он производил в последние месяцы прошлого года.

— Вив, э то смешно! Почему ты не можешь бросить все это?

— Не могу. Хочу, но не могу. Головой, рассудком я понимаю, что это самоубийство. Но сердцем — нет. По крайней мере я не могу примириться, что он убил себя, будучи таким счастливым, таким уверенным в будущем. Здесь что‑то не так, какая‑то ужасная ошибка. Что‑то воистину страшное должно было случиться после того, как мы завтракали в понедельник. Я чувствую это кожей.

— И ты решила все разузнать? Да? Ну, Вив, вот тебе замечательная версия: эта леди турнула его.

— Может быть, она так и сделала, не буду спорить. Но я не верю, что Себастьян покончил бы с собой из‑за женщины, то есть тот Себастьян, которого я знала.

— Я ничего не знаю. И помочь ничем не могу. И с очерком тоже.

— Ты можешь вспомнить что‑нибудь, если напряжешь мозги. Если серьезно задумаешься об этих месяцах.

— Вряд ли.

— В день похорон Сирес сказал, что я должна написать о нем книгу. Биографию.

— Хранительница огня! Это твоя новая роль, дорогая?

— Не будь саркастичным, Джек, это тебе не идет. Да, я должна это сделать. Я хочу убедиться, что сумею быть объективной. Очерк мне поможет. Это будет что‑то вроде пробы.

— А у кого ты хочешь брать интервью?

— У его коллег из «Лок Индастриз» и из «Фонда». Один выведет на другого, так всегда бывает. Я быстро разберусь, кто знал его лучше других, кто с какой стороны знал. С Люцианой я тоже хочу поговорить.

— Вив, ты сошла с ума! — воскликнул я. — Она пошлет тебя куда подальше, вот и все.

— Посмотрим.

— Попомни мои слова.

— Джек!

— Да?

— Ты бы в прошлом месяце в Нью‑Йорке на собрании «Лок Индастриз». Скажи, не говорил ли кто‑нибудь о нем? О новой женщине в его жизни?

— Нет.

— Ммм… Возможно, они о ней не знали?

— Точно, крошка.

— Джек, ты ведь поможешь мне с очерком, да? Это очень важно для меня. Важно написать его, и я уверена, что очерк поможет мне примириться с его смертью.

— Ладно, — неохотно согласился я. Все мои прекрасные решения ни к чему не привели. — Но я ничего не знаю. Я почти и не видел его за последний год.

— Вспомни, что могло бы дать ключ к его настроениям и его поведению в это время.

— Попробую. Я позвоню. На той неделе.

— Меня здесь не будет. Через пару дней я уезжаю в Нью‑Йорк. Начну брать интервью у своих старых друзей в «Фонде». Это будет начало.

— Счастливого пути.

— Пока, Джек. Будем держать связь, я буду звонить.

— Дерьмо! — Я отшвырнул трубку и бросился в свое кресло.

— Что такое, Джек? Что случилось? — спросила Кэтрин своим спокойным голосом. Голосом, к которому я привык за эти месяцы.

— Это Вивьен. Совсем вышла из берегов.

— Любопытное замечание по адресу такой уравновешенной, земной и рациональной особы, как она.

— Она не рациональная. И не земная, — пылко воскликнул я. — Во всяком случае, когда речь идет о Себастьяне. Это у нее навязчивая идея. Пять месяцев как он умер. Она все еще говорит всякие слова о его смерти. Заткнулась бы, и все дела. Пусть он себе покоится с миром. Не выношу, когда она такая.

— Какая такая?

— В роли хранительницы огня. — Я засмеялся и добавил: — Она все еще пылает. — Получилась игра слов, и я опять засмеялся.

Кэтрин это не рассмешило. Вид у нее был сосредоточенный.

— Из того, что ты мне рассказывал, я поняла, что она его обожает, а ты — ненавидишь. В этом вы — два сапога не пара, — пробормотала Кэтрин. — Вы — противоположные полюса, когда речь идет о Себастьяне Локе. Вы никогда не сговоритесь.