Так было. Бертильон 166

— Тогда разойтись по домам и ждать, когда нас позовут.

— Батиста нас не позовет. Сейчас он будет полагаться только на своих, — сказал Вейтиа.

— Но ведь что-то надо делать! Не станем же мы сидеть здесь целый день.

— Давайте подождем немного, посмотрим, что предпримет Прио, — сказал Маркес.

— Прио — идиот, — ответил ему Санчес Эрринг. — Человек, который не сумел удержать власть. Ее отняли у него, как конфету у мальчишки. Нам ведь говорили, что он принимал наркотики в своей резиденции «Ла Чата», когда ему сообщили о перевороте.

— Неизвестно еще, правда ли это, — сказал Вейтиа.

— Делайте, что хотите, а я ухожу, — сказал Санчес Эрринг, надевая шляпу и поправляя темные очки.

— Давайте подождем немного, — сказал Седрон.

— Нет, нет, я ухожу!

Санчес Эрринг вышел, не закрыв за собой двери.

— Что же теперь? — спросил Вейтиа.

— Теперь… ничего, — сказал Седрон.

— Я тоже пойду, — сказал Вейтиа. — Я буду дома. Если что — звоните.

Маркес порылся в карманах, нашел сигару и закурил от длинного пламени спички, поворачивая сигару, чтобы она загорелась равномерно.

— Давай подождем, Габриэль. Что-то выйдет из всего этого.

— Что выйдет? — переспросил Седрон. — Мы с вами выйдем из игры, только и всего. Ритика, принеси мне виски!

Ритика вышла из комнаты, возразив:

— Тебе нельзя…

— Принеси мне выпить, черт возьми, и не спорь!

— И мне тоже, — попросил Маркес.

Непостижимо, чтобы подобное ниспровержение конституционного режима было осуществлено по прихоти или просто из стремления к власти; мы предполагаем, что существовали серьезные и в высшей степени важные обстоятельства, неизвестные общественному мнению и печати, о которых знали военные круги, и, посчитав их страшной и неминуемой опасностью для Кубы, решили прибегнуть к этому радикальному средству.

Спокойствие, проявленное народом, а также минимальное применение силы, к которой пришлось прибегнуть, дают основания полагать, что вопреки всевозможным политическим поворотам можно будет достигнуть равновесия, так необходимого теперь, когда на весы брошено экономическое благополучие страны.

Когда Даскаль вошел, Мария дель Кармен разговаривала по телефону. Она еще была в домашнем халате поверх нейлоновой пижамы. Мария сказала, что разговаривала с отцом и что до сих пор еще ничего не ясно. И, извинившись, вышла переодеться. Ожидая ее, Даскаль прошелся по дому. Теперь его не стесняла претенциозная роскошь Седронов — государственный переворот лишил их величия. Даскаль открыл дверь библиотеки. На одной из книжных полок стояли два бюста: Макиавелли и Наполеон. Он поймал себя на том, что сам действует «с позиции силы» — государственный переворот заразил всех: он проник и в правительственные дворцы, и на улицы, и в сознание человека. И Даскаль, удовлетворяя свое любопытство, начинал пользоваться методами Батисты. Прежде он никогда не позволил бы себе вот так, ни с того ни с сего, бродить по этому дому, так почему же сегодня можно? Почему именно сегодня? Он прикрыл дверь, вернулся в коридор и прошел на террасу, как всегда делал раньше. Он торопился, боясь, как бы кто-нибудь не увидел его, не обнаружил, что он беззастенчиво проник в сокровенные уголки дома.

Он закурил сигарету. Карлос не захотел пойти с ним, а решил ехать домой и дождаться, когда вернется отец, чтобы узнать от него новости. Карлос неразрывно, пуповиной, связан со всем этим, подумал Даскаль, связан пуповиной не только с матерью, но и с отцом, и со своим домом на Ведадо, и с воспоминаниями, которые навевает на него все в этом доме; и со своими двоюродными братьями и дядьями, с домом, который построил дед в сентрали «Мануэлита». А неуверенность в себе, свойственная всем, кто ничего не создал своими руками, лишь укрепляет эту связь. Даже в момент, когда привычный порядок нарушен, Карлос, чтобы найти себя, обрести почву под ногами, прибегает все к тем же привычным способам: он не может и не хочет думать.

Вошла Мария дель Кармен в узеньких брючках и блузке.

— Нового ничего не узнал? — спросила она.

— Нет, верно, то же, что и ты знаешь… что говорят все.

— Это ужасно.

— Что нет новостей?

— Да нет — переворот, то, что совершил Батиста. Он отбросил страну на двадцать лет назад.

— Ты так думаешь?

— А ты думаешь иначе?

— Не знаю.