Так берегись

Я хотел сказать: «Всё равно надо срочно его найти, и пьяниц тоже, пьянство не помеха для сновидений, да и всех остальных я бы для очистки совести разыскал», – и даже заранее привстал со стула, чтобы немедленно взяться за поиски. Прикинул, что для начала я могу попробовать добраться до всех пропавших по очереди Тёмным Путём, а если не получится, думать, что делать дальше – да хотя бы Нумминориха возвращать, чтобы искал их по запаху. Но не успел произнести ни слова, потому что в кабинете внезапно возник сэр Шурф.

– Приношу извинения за внезапное вторжение, – церемонно объявил он. – Я ненадолго. И исключительно с целью поделиться информацией, которая может оказаться полезной. Так гораздо быстрее и проще, чем через кого-то передавать.

Его появление на пороге Джуффинова кабинета выглядело так, словно Шурф только что пришёл сюда Тёмным Путём. Но на самом деле, он сидел здесь с начала совещания, просто невидимый. Так проявляется его бюрократическая деликатность: официально-то он теперь не имеет права присутствовать на рабочих совещаниях Тайного Сыска. Всем на это плевать, кроме самого Шурфа: он формалист, каких поискать. Удивительно, что он вообще решился обнаружить своё присутствие вместо того чтобы послать зов мне, или Джуффину и попросить озвучить его соображения остальным.

– Уверен, все присутствующие в курсе, что я предпринял частное исследование свойств наваждения, – сказал сэр Шурф. И вид при этом имел такой самодовольный, словно это не он в результате своих грешных исследований растворялся минувшей ночью, как сахар в горячей воде.

– Поскольку исследования проводились во сне, многие подробности уже стёрлись из моей памяти, – продолжил он. – Сразу по пробуждении я делал подробные записи, благодаря им сохранилось много информации, но, к сожалению, далеко не всё. Некоторые вещи мне удаётся вспомнить, благодаря специальным приёмам, а некоторые всплывают в памяти сами собой. И только что я внезапно вспомнил одну довольно существенную деталь. Мёртвая леди неоднократно и очень настойчиво просила меня держать наши встречи в секрете. Говорила, что разглашение тайны её погубит. По-человечески это понятно: будь я опасным наваждением, вторгающимся в чужие сны, тоже предпочёл бы, чтобы мои жертвы помалкивали, и никому не пришло бы в голову их от меня защищать. То есть опасность для наваждения представляют могущественные защитники, а не само по себе разглашение тайны. Обычной болтовнёй ничего нельзя разрушить и погубить. Но несведущий человек может решить, что его молчание – вопрос жизни и смерти. Всё-таки наваждение – загадочное явление неизвестной природы. Не имея теоретической подготовки, легко поверить, будто оно способно сгинуть навек от чего угодно, в том числе, от произнесённых вслух слов.

Пока Шурф говорил, я внимательно вглядывался в лица присутствующих. А вдруг Агата всё-таки наложила лапу на кого-нибудь из них?

Джуффин, понятно, Агате не по зубам, поэтому сейчас он просто обрабатывал полученную информацию с обычным в таких случаях непроницаемым лицом. На хмурой физиономии Кофы было явственно написано: «Это что же, вся моя работа со знахарями насмарку? Заново придётся начинать?» Мелифаро явно изводился от невозможности возразить Шурфу, или ещё как-нибудь его подразнить. Леди Кекки Туотли слушала с таким безучастным лицом, словно сама не понимала, как оказалась в этом месте среди странных людей, которые говорят о вещах, не имеющих к ней никакого отношения, и хотела только одного: чтобы эта скучища как можно скорее закончилась, и ей разрешили уйти. И вот это мне совсем не понравилось. Это же Кекки. Которой, во-первых, всё всегда интересно, даже то, что её не касается; что не касается – в первую очередь, я бы сказал. А во-вторых, она у нас очень старательная. Поэтому даже когда Кекки действительно скучно, она будет изо всех сил, до конца совещания и ещё пару часов после демонстрировать ясный, заинтересованный, понимающий взгляд.

Но это я сейчас так пространно рассуждаю, а тогда посмотрел на Кекки, почувствовал, как сердце ухнуло даже не в пятки, а куда-то в подземный мир, метнулся к ней, уселся на подлокотник кресла, взял Кекки за руку, сказал:

– Незабвенная, этот поезд – не чьё-то, а моё наваждение. И леди в поезде тоже моё наваждение. Ты это знаешь, все это знают. Так вот, на правах создателя даю тебе честное слово: ни поезд, ни леди никуда не исчезнут, даже если ты трое суток подряд будешь о них говорить. А вот ты – вполне можешь. Развоплотиться, или просто разучиться колдовать; если я правильно понимаю, последнее для тебя даже хуже. Поэтому давай, рассказывай, что у тебя с этой леди было. Ясно же, что она тебе снилась. Вопрос – сколько раз?

– Ты рехнулся, сэр Макс? – холодно спросила Кекки. – Безумием, вроде, не пахнешь. С чего ты вообще взял?…

И вдруг без всякого перехода разрыдалась, неистово, как младенец – голодный, в мокрых пелёнках, у которого режутся зубы и одновременно болит сразу всё.