Мы были бы рады, если б господин Молотов нанес нам в Берлин визит для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов, и для обсуждения их в конкретной форме… Если затем, как я с уверенностью ожидаю, мне придется поработать над согласованием нашей общей политики, я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, мой дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно — вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести
«Ни Риббентропу, ни министерству, — отмечает Г. Городецкий, — не было известно о шедших полным ходом военных приготовлениях Германии, не говоря уже о директивах по плану „Барбаросса“… Пакт с Россией, заключенный в августе 1939 г., стал для Риббентропа его наивысшим дипломатическим успехом. Теперь он надеялся вознестись на такую же высоту вновь, введя Россию в Тройственный пакт и переключив ее устремления к югу, против Британской империи. Этих взглядов Риббентроп придерживался вплоть до ранней весны 1941 г., то с возраставшим, то с уменьшавшимся упорством… Непрекращающиеся обращения Риббентропа, его вмешательство лишь усилили скрытность Гитлера, и он стал обманывать Риббентропа, заставив того поверить в возможность компромисса» (2).
Риббентроп уговаривал Молотова приехать в Берлин с ответным визитом еще осенью 1939 г. — для обмена ратификационными грамотами Договора о дружбе и границе. Вячеслав Михайлович отнекивался: самолетом не летает, путешествие по морю не переносит, а ехать поездом через только что оккупированную и разделенную Польшу, видимо, не хотелось. Уговоры и отговорки продолжались почти год. Слухи о предстоящем визите циркулировали в западной прессе и методично опровергались Москвой. После прямого обращения Риббентропа к Сталину отказываться было уже неудобно. 19 октября Молотов известил Шуленбурга, что приглашение принято, и 12 ноября отправился в Берлин. С собой он взял «Некоторые директивы к берлинской поездке», сделанные по указаниям Сталина, если не непосредственно под его диктовку[42] (сокращения, расшифровка которых не вызывает сомнений, раскрываю без дополнительных обозначений; курсивом выделено подчеркнутое Молотовым):
«а)
б)
Советской России предлагался политический, а возможно, и военный союз. При наличии изрядно обескровленной, но полностью сохранившей колониальную империю и лояльность доминионов Великобритании и совершенно не затронутых войной Соединенных Штатов это было рискованное предложение, принимать которое стоило лишь при наличии значительных выгод и гарантий собственной безопасности. Далее по пунктам шли конкретные требования и вопросы.
Финляндию, Дунай (в части Морского Дуная) и Болгарию предлагалось признать сферой влияния СССР; «вопросы» о Турции, Румынии, Венгрии и Иране решать с участием Москвы; обеспечить свободный проход советских судов через Балтику и работу угольной концессии на Шпицбергене. Сталина интересовали планы «оси» в Греции, Югославии и Швеции, границы «Великого Восточно-Азиатского Пространства» и судьба Польши — остаются ли в силе прежние соглашения. «Относительно Китая в секретном протоколе, в качестве одного из пунктов этого протокола; сказать о необходимости добываться почетного мира для Китая (Чан Кайши), в чем СССР, может быть, с участием Германии и Италии, готов взять на себя посредничество, причем мы не возражаем, чтобы Индонезия была признана сферой влияния Японии (Маньчжоу-го остается за Японией)». По некоторым позициям (отношения с Турцией, Англией и США) предлагалось говорить только «если спросят». Козырные карты: «Транзит Германия — Япония — наша могучая позиция, что надо иметь в виду»; «На возможный вопрос о наших отношениях с США ответить, что США также спрашивают нас: не можем ли мы оказать поддержку Турции и Ирану в случае возникновения опасности для них (т. е. поучаствовать в акции по предотвращению их оккупации странами „оси“. —