Тайный покупатель

Полгода выполнял рекомендации врачей: глотал витамины, они приезжали с аппаратами, прямо на дому проводили процедуры и даже мини-операцию: ничего такого – просто луч, и я в него смотрел. Гимнастика в разных очках. Теперь я спокойно читаю, но в очках, пишу тоже в очках, каждый месяц мне меняют очки – зрение пока «гуляет», но амплитуда всё меньше. К весне я стал читать нормальные книги, почти не напрягаясь, к лету стал пробовать переписывать, я вернулся к знанию и книгам, и счастлив. Сложно начинать заново, втягиваться, я даже старославянский подзабыл, не понимал, но устав всегда со мной, устав − мой конёк. Староверов и уставом был недоволен, он требовал, ругался, но щадяще. Оказалось, что переписывание – лучшее лечение зрения, самая эффективная гимнастика. Я хорошо теперь вижу, вполне себе так. Мы много разговариваем со Староверовым, я осваиваю заставки, тренируюсь по расцвечиванию миниатюр – краски дорогие, натуральные. Читаю священные тексты с радостью. Но больше люблю нерелигиозные древнерусские памятники. Там такой абсолютно староверовский практицизм, а если перечитать внимательно – буквально культ капитализма, зря говорят, что наши предки жили в темноте, а в Европе была цивилизация – мы просто многого не знаем. Я не страдаю один абсолютно. Староверов заменяет всё общение с лихвой. Мне никогда с ним не скучно. А ему со мной. Мы что называется – команда. Я переписываю – и меня это успокаивает, я наслаждаюсь. Последние месяцы были подчинены уникальным рукописным копиям, ну – полурукописным, если начистоту. Староверов-то поторапливал – заказов очень много, но я и он уверены: дальше дела пойдут быстрее, я буду всё сноровистее и сноровистее. Деньги от реализации всего двух экземпляров ещё полностью погасили выплаты потерпевшим – по мнению Дана этого делать ни в коем случае было нельзя, получат все деньги и тогда прикончат. Но я не жду смерти. Если это Владимир, то ему теперь придётся прикончить и меня и отца, потому что если прикончить только меня – Староверов прикончит Владимира, совершит сыноубийство как Тарас Бульба. Ведь прикончил Баскервиля отец Саввы – мы с Инной так считаем, она заезжала в гости на правах бывшей начальницы. Она совсем не боялась Староверова и очаровала его.

Сознание, что мои книги в хороших руках, что они бесценны и нужны – вдохновляет, воодушевляет и примиряет с действительностью. Мне достаточно этой территории в восемнадцать соток. Я гуляю по ней. Я занимаюсь на турниках, бегаю вдоль забора, специально для меня – гравиевая дорожка, я много двигаюсь и живу как герои «Таинственного сада» − мама, когда я сейчас заново начинал читать, купила мне эту чудную детскую книжку.

Когда Староверов узнал, что я считал его виновником своих бед, он расхохотался:

− Да куда ты делся бы? Пожил бы как хотел лет до тридцати, а потом всё равно ко мне попросился. Каллиграфия – твоё призвание. А все твои страсти – ошибки молодости.

− Но не всем они так дорого обходятся.

− Уверяю тебя, Антоний, − серьёзно ответил Староверов, – всем. У других трагедия жизни растянута во времени, будет накрывать сожалениями постепенно, и, уверяю тебя, все, как и ты, теряют друзей. Навсегда теряют, а то и навечно. Тебя выкосило за три года. Или за два, а? А как ты любил этот мир… − Староверов растягивается в плетёном чеховском кресле и улыбается, он больше не меняет маски.

Староверов уверяет: весь мир – скрипторий. Человек думающий, духовный всегда будет одинок. Лучше жить в гармонии с собой в маленькой келье, чем в системе, где прожигает дни большинство. Но я заспорил. Я утверждал, что мир – это серпентарий, а не скрипторий.

Реставраторы здесь всё лето и осень, совсем не мешают, я их не замечаю в своей «келье» − так я называю свою рабочую комнату. Переплётчик и химик, технолог по чернилам, приезжают ко мне – я сам открываю им ворота. Я живу в гармонии, в бесконечности и ощущаю себя одним. Есмъ, переписчик, проводник мысли и слова древнего, мост между прошлым и современностью…