Тайный грех императрицы

Настала тишина. Доктор видел, что мундир теснит дыхание Алексея, и хотел предложить снять его, но вспомнил, как раненый несколько раз терял сознание от боли, пока его в этот мундир обряжали, – и ничего не сказал. Это последнее тщеславие умирающего могло показаться смешным, но доктор понимал: ту женщину, которая приезжала сюда, его друг не мог встретить в одной рубахе, лежа в смертной постели. Алексей хотел, чтобы она навеки запомнила его таким же, каким увидела когда-то впервые: в блестящем кавалергардском мундире.

Ну что ж, пусть теперь останется как есть. Недолго уже...

Ему хотелось сказать что-то на прощанье Алексею, чем-то утешить его, напомнить о будущем ребенке, ну хоть как-то скрасить эти последние мгновения жизни, но он не успел. Раненый вдруг с неожиданной силой приподнялся и блестящими глазами уставился на дверь.

– Она идет, – выдохнул он. – Она вернулась! Я слышу ее шаги! – И он воскликнул так громко и ясно, словно был совсем здоров: – Жена моя! Мой бог, Элоиза! Любимая!

И голос его пресекся, потому что он ошибся.

Это не его любимая вернулась. Это Смерть пришла за ним.

* * *

Спустя несколько дней после смерти Алексея у Елизаветы начались роды. Пушки Петропавловской крепости ударили четное число раз – это означало, что родилась великая княжна, девочка. Александр великолепно разыгрывал роль счастливого отца: он оберегал и честь жены, и свою собственную, и семьи. Наверное, ему было бы труднее справиться с собой, роди Елизавета сына, которого пришлось бы объявить – или не объявить! – наследником престола, однако же появилась девочка. Пусть живет. Пусть растет. Пусть радует свою мать, с угрюмым великодушием размышлял Александр...

Увы! Елизавета и сама была бесконечно измучена, едва жива, и девочка родилась слабая, болезненная. Малышку назвали Елизаветой. Ее мать теперь можно было найти только в двух местах: у колыбели дочери и у могилы Охотникова на кладбище Александро-Невской лавры. Именно императрица поставила там памятник в виде женщины, безутешно рыдающей над погребальной урной около сломанного дуба. Но скоро Елизавета плакала уже у двух могил.

У маленькой девочки очень тяжело резались зубки. Лейб-медик Виллие и его помощник ничего не понимали в детских болезнях, но признаться в этом считали ниже своего достоинства. Виллие начал давать Лизоньке укрепляющие средства, которые только увеличили воспаление. Дошло до конвульсий, которые и привели ребенка к смерти. Не помогли усилия врачей, молитвы и страдания Елизаветы – ничто не помогло. В последние дни апреля 1807 года великая княжна умерла.

Счастье материнства, воскресившее Елизавету, длилось всего восемнадцать месяцев. Подобно Мышонку, вторая девочка словно бы тоже задохнулась от той ненависти и отчуждения, которыми была окружена ее измученная, одинокая мать.

В эти же дни пришло известие о смерти сестры Елизаветы, принцессы Брауншвейгской. Императрица, не выразив особого горя, сказала с завистью:

– Хотела бы я быть на ее месте!

И снова Александр повел себя не просто великодушно, но и по-государственному. Ведь, кроме небольшого числа народу, никто не знал, чей это ребенок. Все думали, что умерла истинная дочь императора...

Четыре дня Елизавета не могла отойти от тела дочери, потом его положили на катафалк в Александро-Невской лавре. По обычаю, всем разрешили приходить в церковь, чтобы проститься с маленькой великой княжной и поцеловать ее руку. Ежедневно до девяти-десяти человек приходили поклониться телу. Все выглядели опечаленными, и многие в слезах кланялись этому, как они говорили, «маленькому ангелу».

Теперь память о запретной любви императрицы оказалась окончательно погребена. Елизавете надлежало как можно быстрее забыть и о дочери, и об ее отце... чтобы выжить.

Другое дело, что она не видела больше в жизни никакого смысла! Однако влачила свое унылое, привычное, безлюбовное существование до той поры, которая была определена ей роком. Но после гибели Алексея Охотникова сердце ее навсегда осталось опустевшим и холодным. И даже злорадство Катрин не могло ее уязвить.

А впрочем, Катрин не злорадствовала. Она находилась в состоянии словно бы замороженном. Слишком многое на нее враз обрушилось. За смерть Алексея пришлось дорого заплатить. Собственно, счастьем всей жизни, ибо теперь она была обречена терять всех своих возлюбленных.

Внезапная склонность великой княжны Екатерины к Михаилу Долгорукому на некоторое время очень сильно поссорила императора с матерью. Александр смотрел на развивающийся роман с удивительной благосклонностью. Марья Федоровна этого не понимала и бесновалась, упрекая сына в желании сдать с рук своевольную сестру, которая могла бы сделать блистательную партию.