Тайный брак

Ни слова больше не было произнесено между ними. Молча довел Лев Алексеевич сестру до дома и, повторив матери, чтобы та ни на минуту не отпускала ее от себя и следила за каждым ее движением, переоделся из утреннего костюма в визитный, после чего поехал по делам. Как всегда, он и в этот день не преминул заехать к сестре Елизавете, которая ждала его с новостями.

Светлейший каждый день бывал у Пановых и удостаивал супругу своего дальнего родственника большим доверием.

— Он уверяет, что после блаженства видеть нашу Людмилу самое большое для него счастье — говорить про нее, — сообщила Елизавета Алексеевна брату.

— Очень может быть, но мне кажется, что пора этой любовной канители положить конец, — угрюмо ответил Дымов.

— Да светлейший только этого и жаждет, и, если бы я не умеряла его пыла, он давно бы…

— Приехал к нашим родителям с формальным предложением? — злобно усмехнулся молодой человек.

— Я этого не говорю, но…

— Но когда Людмила будет обесчещена им, он на ней женится, вот что ты хочешь сказать? — продолжал безжалостно иронизировать брат. — Ты до сих пор веришь этому?

— Да и ты не дальше как на прошлой неделе… Но что с тобой сегодня? Случилось что-нибудь?

— Ничего нового не случилось, Людмила всегда была глупа, но я не воображал, что ей даже невозможно будет объяснить ее пользу.

— Ты ей сказал?

— Ничего я ей не сказал. Да с нею ни о чем и говорить нельзя: юродивая она какая-то, право! — с раздражением возразил Дымов на восклицание сестры. — Если надо чему-нибудь удивляться, так тому разве, что она до сих пор не надоела светлейшему. — Представь себе… — и он рассказал, как глупо и бестактно относится Людмила к ухаживанию князя. — Сегодня, например…

Но сестра не дала ему договорить.

— Сегодня вы Рощина встретили?

— Уж и это тебе известно! Откуда?

— От князя. Он уж был у меня и обещал вечером опять заехать. Ко всем он ревнует Людмилу, так влюблен! Уверяет, что и Голицын, и Стромилов, и Вяземский по ней вздыхают.

— С ума сошли! Стоило только князю обратить на нее внимание, чтобы весь город заговорил о ее прелестях, а раньше никто не замечал ее.

— Кроме Рощина, — подхватила Панова.

— Не напоминай мне про этого дурака! — гневно крикнул Дымов. — Когда он уезжает? Ты не знаешь?

— Узнаем сегодня вечером, а самое позднее — завтра утром. Князь тоже с нетерпением ждет его отъезда. Влюбленные прозорливы, — добавила Панова с усмешкой.

— А еще лучше было бы, если бы светлейший был столь же решителен, сколь прозорлив, и понял наконец, что я не могу всю жизнь водить к нему на свидания сестру. Мне эта подлая роль не к лицу, продолжал Дымов торопливо, точно спеша выложить одним разом все, что у него на душе. — Князь, кажется, забывает, что я — такой же дворянин, как и он, и должен заботиться о своей чести, а в городе начинают уже болтать… — Он на мгновение смолк, а затем, взглянув на сестру, прибавил: — Не лучше ли с Плавутиным сойтись? Партия изрядная: с одних имений больше двадцати тысяч в год получает. Хозяйственный малый, себе на уме и единственный наследник богача-дяди; таких женихов из-за пустых мечтаний упускать глупо.

— Подожди! Плавутин от нас не уйдет.

— Да долго ли еще ждать-то?

— Еще недельку, — ответила Панова, — а может быть, и меньше. И вот что еще: не выходи ты завтра утром никуда с Людмилой…

— Но я сказал князю, что, если погода не испортится, мы придем в Летний сад.

— Все равно. Никуда не води ее ни завтра, ни послезавтра; подожди моего приезда, я у вас на днях буду!

VIII

Прошло два дня без всяких вестей от Елизаветы Алексеевны, но на третий она сама явилась в дом родителей и стала просить отпустить к ней на весь день Людмилу. При этом у нее был такой возбужденный вид, и она с таким нетерпением оглядывалась на дверь, прислушивалась к шагам проходивших мимо людей, что у ее матери возникли подозрения.

— Ты ждешь гостей? — спросила Дарья Сергеевна.

— Никого я не жду, почему вы так думаете?

— Я это спрашиваю, чтобы знать, как приказать Людмиле одеться, — поспешила ответить мать.

— Не нужно никаких туалетов, пусть едет в чем есть. Мы с ней отобедаем одни, Андрей Романович кушает сегодня у светлейшего.

Вошел Лев Алексеевич, которому, по приказанию сестры, доложили о ее приезде.

— Вот приехала просить маменьку отпустить к нам Людмилу на весь день, — сказала она, поцеловавшись с братом.

Она старалась при этом сохранять равнодушный и спокойный тон, но ей это плохо удавалось, и при первом взгляде на нее Дымов решил, что произошло много нового, с тех пор как они не виделись.

— Почему же Людмиле и не провести у вас день? — весело и беззаботно, совершенно ей в тон, заметил он. — Ведь вам она, маменька, не нужна?

— Не знаю, право! Не рассердился бы папенька — он не любит, чтобы мы обедали в гостях, — нерешительно ответила Дарья Сергеевна.

— Но нас с вами и не приглашают, маменька.

Улыбка, не покидавшая губ Льва Алексеевича при этих словах, представляла интересный контраст с пытливым выражением его глаз, пристально устремленных на сестру.