Тайны захолустного городка

Фока Савельевич Рассомахин единственным карим глазом из-под лохматой брови подозрительно обвёл собравшихся у него в огромной палатке. Второй глаз завхоза театра, поражённый фурункулом, был повязан зловещим чёрным платком. Кутаясь в кофту, грубый рыбацкий плащ и синее замызганное полотенце, Рассомахин кряхтел, пыхтел и постоянно кашлял, мужественно растирая до красноты толстый провисший на губы нос. Вид хозяйственника был несчастным, но сосредоточенным. Мокрые, продрогшие артисты, одетые тоже кто во что горазд, жались друг к дружке, как пленные французы, бежавшие из-под Москвы. Шофёр театра задраил вход в палатку, тихо прошмыгнул в свой закуток. Новоиспечённый фельдмаршал обвёл всех прозорливым взглядом.

– Все в сборе? – осипшим басом вопрошал он.

– Все, – бодро высунулся из закутка палатки шофёр Витёк, сорокалетний глист с повадками четырнадцатилетнего подростка. – Только Марка Васильевича я отвёз в райцентр. Ему в Таганрог звонить, и следователь вызвал. Ну и Иосиф там, где ему положено быть.

– Значит, все, – подытожил Фока Савельевич. – Про Сребровского я знаю.

– Как же? – тоскливо пожаловалась Бронислава Фиолетова, – Аркадий Константинович куда-то запропастился? Твердила, твердила ему ещё с вечера, а он утром сгинул.

– Не найдёт он нам опять кого-нибудь? – строго нахмурила бровки Екатерина Модестовна.

– Свят! Свят! Свят! – зашлась в трепете Вера Павловна, тыча от себя во все стороны свёрнутым зонтом, словно отбиваясь от нечистой силы. – Как можно, Екатерина Модестовна!

– С него станет, – невозмутимо парировала Железнова. – Он любит отличаться.

– Лисичкин голову потерял. Его не узнать. Всё Ивана Ивановича ищет. Говорит, жив тот. Не верит в его смерть, – охнула Фиолетова.

– А кто верит, Бронислава? – замахала зонтом Вера Павловна. – Как можно?

– А что? Сколько времени прошло? Живой бы давно объявился.

– Грех это. Жив, жив Иван Иванович!

– А вам известно? Может, позвоните туда? – Фиолетова недвусмысленно ткнула вверх пальцем, но, заметив испуг на лицах женщин, перепугалась сама и сжала пальцы в кулаки.

– С ним бы самим что не случилось, – закашлялся Фока Савельевич. – Аркадий Константинович у нас известно, какой Купер-следопыт. Прошлый раз-то заплыл бедолага на ту сторону Волги. Лодку потопил, сам едва не захлебнулся. Не везёт ему. В такой ливень куда его понесло?

– Не говорите, Фока Савельевич. Накликает он на нас новую беду, – встряла Вера Павловна. – Внушения вашего требуется. Повлияйте на него. Сам погибнет и нас погубит.

– Предупреждал уже, чтобы сидел на месте, – встряхнул кулаком Рассомахин. – Ежели этим воздействовать? Нельзя. Серьёзный мужчина, хотя и комик.

Завхоз глубокомысленно поизучал свои кулачища, оглядел всех единственным глазом. Глаз зло сверкал в полумраке палатки, отчего все, кого он коснулся, поёжились, а шофёр Витёк виновато затих в своём закутке.

– Не верит он в смерть Ивана Ивановича, – опять вступилась Фиолетова. – Чего я ему не говорила, как не убеждала. Давеча разговорились с ним, он мне: чует, мол, душа, жив Ванька. А сам по ночам кричит. Меня пугает.

– Аркадий Константинович уже к вам, голубушка, переселился? – зорко вставила Железнова, ничего не пропуская мимо ушей.

– Да. Я его впустила, – не удосужила её вниманием Бронислава Мелентьевна. – Он со своей постелью. И Фоку Савельича загодя известил.

– Говорил, говорил Аркадий Константинович, как же, – засопел Рассомахин, кивая носом. – Сердце, говорит, шалит последнее время. А у Брониславы валидол и этот?.. Чёрт его подери? Как это?..

– Корвалол, – подсказала Фиолетова. – У меня полная домашняя аптечка. Но дело не только в этом. Он мне признался. Ему во сне Иван Иваныч начал являться.

– Как? – вытянулись лица у обеих женщин, а Рассомахин крякнул и высморкался в большой клетчатый платок.

– Большой. Лохматый. И мокрый. Вода, говорит, с него так и льётся.

– Это верная примета. Он тоже утонул, – прошептала Екатерина Модестовна.

– Утонул. Не иначе, – охнула вслед за ней и Вера Павловна, взмахнув зонтом, едва не зацепив завхоза за перевязанный глаз.

– Лицо – сплошная маска. Глаз не видать. Зубы выпали. Руки протягивает и зовет шёпотом…

– Хватит! – взвизгнула Вера Павловна.

– Врёте вы всё, Бронислава, – опомнилась Екатерина Модестовна. – Откуда такие подробности?

– Ну, знаете! – обиделась Фиолетова. – Надо мне выдумывать! Придёт Аркадий, спросите сами.

– И спрошу. Непременно спрошу.

– Спросите.

– Тише, тише. Успокойтесь, – вмешался Фока Савельевич. – Зачем же так, Екатерина Модестовна? Бывает… от сильного психологического воздействия. Шок называется. Забыли, как мы Аркадия Константиновича откачивали самого в то утро? Чуть концы не отдал, когда покойницу увидел.

– Какую покойницу? Что вы мелете?

– Ну, Олимпиаду…

– Да откуда же? Жива же она! – всколыхнулась Вера Павловна. – Как можно? Это дурная примета.

– Простите покорно. Бес попутал. Выскочило у меня, – захрюкал носом Рассомахин. – Конечно, жива. Это я к тому, что Аркадию она тогда показалась мёртвой.

– Не надо больше об этом, прошу вас! И так мурашки по коже… Темно тут у вас. Прямо кошмар!