Тайное имя — ЙХВХ

Возразить, что еврейская традиция — это и есть еврейская культура? И обратно: еврейская культура — это и есть иудаизм? Но иудаизм от этого категорически открещивается — именно так, «открещивается»: у христиан культура, а нам, с виду горбатым, лепота их претит языческая. Кто возражает: «Нет, есть еврейская культура», — тот согрешил против ЙХВХ, Ашема, Имени. Осквернил Тору светским прочтением. Цитатами из нее наглец думает укрепить стены незаконной застройки, самочинно названной им Храмом. Храм отстроит только Машиах. Потому на каждом из Ста Врат наклеено по-английски объявление: «Judaism and Zionism are not compatible». Почему не по-еврейски? Забудь меня, десница моя, если когда-нибудь я начертаю «сионизм» письменами Бога. И если я произнесу это слово на святом языке, прилипни язык мой к гортани моей.

Но еврейский национализм — такое же засеянное ячменем поле чудес, что и Меа Шеарим: сторицей родит он еврейскую культуру, черпая в Торе на потребу своим светским затеям все подряд. Не Торой создался нынешний Израиль, но национализмом и Катастрофой, которую Тора, иудаизм не замечают, но которая пожрала мир еврейский традиции, олапсердаченный, пейсатый, — поглотила его, как если б он был Корах… или… он и был Корах? А никакой не сионизм (да прилипнет язык мой к гортани моей). А там подслеповато мерцает огоньками безымянный и безмолвный борт, который взором не объять…

Перейдем от слов к делам

Вернувшись из Анатолии, Арон пустился во все тяжкие предпринимательства. Вместе с неким Лерером из галицийской Равы-Русской, таким же одиночкой по жизни, как он сам, Арон открыл бюро агротехнических услуг широкого спектра: от помощи в реализации того, что именуется емким словом «сельхозпродукция», до поставок того, что именуется не менее емким словом «сельхозоборудование». Бюро просуществовало год и два месяца.

— Я не рожден для счастья, как своего, так и тех, кого хотел бы осчастливить, — сказал Арон.

Лерер принял это на свой счет.

— Оставь, я счастлив. Случайная неудача меня не выбьет из седла, — только что расстроилась сделка по продаже уже заказанной жнейки. — Я всегда знал, что Мизрахи не покупатель. Полжизни копил на лобогрейку, а в последнюю минуту не хватило духу заплатить. Такие не могут расстаться с деньгами.

Днем раньше, у Гонтов в Хайфе, Арон «репетировал» предстоящий разговор с компаньоном: «Я не создан для этого… не создан для этого…» А растущие из души пальцы Людвига лунатически наигрывали арпеджио, полные лунного света, — это был тик своего рода. Безостановочное обсуждение геометрической фигуры, которую они втроем составляли — Арон, Людвиг и Генриетта, — всегда сопровождалось «Лунной сонатой».

— Скажи, Франц, — так звали Лерера, — а если я заболею малярией и умру? Ты закроешь бюро или найдешь мне замену?

Это был вопрос, который Людвиг задал Арону: «Я уже не молод. Если я умру, вы сумеете жить вдвоем? Или найдете мне замену? Молчи, Генриетта, я знаю, что я говорю».

Неужто ради этих разговоров, томных, ни во что не изливавшихся, как Тристанов аккорд, Арон вернулся в Палестину, кишмя кишевшую «болотными торгашами»? (Иначе он не называл мёрших от малярии московиц — рыжая ты сволочь.) И да и нет. Для возвращения имелась еще одна причина, быть может, самая веская: «Блажен, кто отыскал разрыв-траву».

Арон, с отроческих лет заядлый травщик, сам сшивал альбомы и засушивал в них «флору территории». Собирателем он сделался, впечатлившись «Агадой цветов» — «Агадат прахим» Мапу. В этой сказочной истории Мапу рассказывает, не без оглядки на своего любимого Андерсена, о диковинном цветке, «снежате багрянородной» («шелагия кейсарит»). Поздней младшая сестра Арона станет фанатической «мапкой». Как мы помним, в полудетских своих мечтах Сарра Аронсон воображала себя мессианской невестой, Саррой из Жолкева.

Сюжет. Герой — возможно, даже сын праведного царя Езекии Ахарон — отправляется в горы с луком за спиной и полным колчаном стрел. Увлекшись охотой, царевич Ахарон не замечает, что он уже высоко в горах. Вокруг лежит манна небесная. До этого Ахарон видел ее издалека и ни разу не пробовал, какая она на вкус — обжигающе-холодная. Обессиленный царевич опустился на землю и прислонился к дереву… Проснувшись же, почувствовал, что не может шевельнуться. Своими прекрасными, как червонное золото, кудрями он примерз к коре. Теперь он сам сделался добычей для диких зверей — ему не дотянуться до лука со стрелами.