Тайное имя — ЙХВХ

— Невооруженным ухом не слышит, — сказал Александр. Братья расцеловались.

Авшалом Файнберг — свой человек в доме

Арон был с помощником, который здесь свой человек. А того, кто становится своим в твоем доме в твое отсутствие, не больно-то привечает сердце. Хоть и виду не подают. И невоздержанный Александр сдерживается.

— Наслышан от Сарры, — говорит он помощнику.

— Она мне тоже про тебя рассказывала, — сказал соратник Арона по борьбе с саранчой методом непротивления. — Много чего.

«Интересно, чего она тебе рассказывала?» — А я решил, что ты француз.

— Француз, который обедает в шапке.

Так мог сказать о себе московиц, беря пример со своих гонителей. Те говорили: «иерусалимский барон» или «господин Ветхозаветный». И не знаешь, что приятней: быть «пархатым жидом» или «иерусалимским бароном», интеллихэнтно.

— Авшалом из Хадеры, — сказала Сарра. — Он только учился во Франции.

На самом деле ничему он там не учился, провалил экзамен в сельхозтехникум («Эколь дагрикультюр э агрономи») и пару лет проваландался в тех краях, не находя приложение своим достоинствам: мужской красоте и романтическому складу души.

— Хадерский, так-так…

— Спрячь оружие, — вступился Арон за помощника. — Он перебежчик. А знаешь, я предполагал, что ты в Америке не задержишься.

— It is interesting. Это почему?

— Я знаю Америку и знаю тебя.

— Потому что он сын своего народа, он дал клятву Гидеона, — сказала Сарра.

Она на пару с Ривкой вела хозяйство: мыла, мела, выбивала пыль, свешивала с подоконников матрасы, выставляла перед домом тюк с бельем, кормила кур, запасалась провизией, стряпала, уф… В доме, где две незамужние дочери, нанимать арабов — непростительное барство. Не говоря о том, что на своей земле евреи должны управляться сами. Арон, тот игнорировал моральный кодекс строителей сионизма: без зазрения совести использовал труд арабов, селекцию распространяя только на зерновые.

— Ривка, — Алекс улучил момент, когда они оказались одни. — Ты что, мне не рада? Брата еще не поцеловала. Поди сюда, Анитра… — Ривка, с мокрыми руками, рукава закатаны по локти, чмокнула его в уголок губ. — Этот Авшалом, он что-то зачастил сюда, а? Он ведь из Хадеры.

— Ну и что — что из Хадеры? Авшалом любит меня.

— И тебя тоже? Шучу-шучу-шучу. Ты же знаешь, любовь для меня это… — он дважды ударил кулаком об ладонь.

— Алекс, прекрати эти пошлости.

— Извини, но младшие сестрички для того и сделаны, чтобы их дразнить.

— Дразни старшую, она за Авшаломом бегает.

— It is interesting. Она бегает за ним, а он за тобой? «Ее он страстно любит, а ей полюбился другой» — угадал?[70]

Природа не раздала сестрам по серьгам, она действовала с большей фантазией: одной — сережки, другой — колечко. Ривка не менялась с сестрой. Пусть переодевается, хоть в мужчину, хоть еще в кого. Как быть женственной, чтобы быть любимой, Ривка лучше знает. Легкий поворот головы вправо, ротик круглый — когда Авшалом, спрыгнув с коня, бросает тебе под ноги абайю (свой бедуинский плащ): «Ой, ой, Ривочка, дай твой ротик, девочка!» У Сарры нет идеалов. Она читает только про зонот (шлюх). За всю жизнь не прочла ни одного стихотворения.

В Зихрон-Яков Авшалом проник — «проник», «пробрался», как угодно — благодаря сестрам. Они же и замолвили за него словечко Арону, когда тот искал себе помощника. Об агробиологе из Атлита Авшалом знал понаслышке — лишь то, что у него свой автомобиль. Хадера это Монтекки, а Зихрон-Яков — Капулетти. На бал, который дают Капулетти, пытается проникнуть молодой Монтекки. Фейсконтроль распознал его, но Сарра, стоявшая поблизости, сказала: «Это мой гость». Взяла его за руку и подвела к Ривке: «Вот тебе кавалер. А ты будешь целый вечер с ней танцевать. Кто ты, как тебя зовут?» — «Авшалом Файнберг». — «А я Сарра Аронсон».

Корах [71]

Лёлик Файнберг (отец) был заклятым врагом Эфраима-Фишеля в их совместную бытность в Ришон ле-Ционе. Иначе как Корахом Эфраим-Фишель его не называл. И так же, как Господь уничтожил Кораха, Барон — чей титул постепенно превратился в имя собственное — разделался с Лёликом, вознесшим хулу на «Альянс», детище Барона.

Раздразнивший в благодетеле зверя, пощады не жди! Ему с его смехотворными претензиями дали такого пинка, о котором он будет помнить до конца своей жизни, — он умер в одиннадцатом году от начала этого недоброй памяти столетия, казалось бы ничего худого не предвещавшего.

«Лёлик — дурак», таков был общий приговор. Громче всех звучал в этом хоре голос его тещи — ребецин, раввиши: «Это же идиот, каких свет не видел».

Зачатый в Севастополе под свист ядер, он всю жизнь с кем-то сражался. Оттого и не было ему ни в чем удачи. Фаня, жена, только и знала, что подливать масла в огонь его безумств. Кому как не дочери раввина выдирать себя с корнем из хорошо унавоженной еврейской традиции. Ее отец Меир Белкинд — главный раввин Гедеры, ее брат Исраэль Белкинд основал в Яффе школу с обучением на еврейском. А сын Лёлика и Фани в это время зубрит наизусть суры в арабской школе в Хадере. В тринадцать лет он отказался повязать тфилин[72].