Тайное имя — ЙХВХ

— Благодаря таким, как мы, ишув получает помощь. И мы не смотрим, где свои, где чужие. Помощь получают все, твои шомеры тоже. Скажешь, нет? Как брать, вы тут как тут.

— Это нахальство. Мы должны их благодарить за то, что предназначенное для нас они не распихали по своим карманам. Хотя в этом я тоже не уверена. Ты, Лишанский, слишком часто менял кожу, чтобы я тебе верила.

— Не чаще твоего, товарищ Вильбушевич (хавера Вильбушевич). Сами же бундовцы рассказывают: ты холостыми стреляла в жандармов, а они в ответ боевыми палили по рабочим.

— Что-о?! О стрельбе тебе лучше помалкивать. Что это за бедуины, которые убили Файнберга? Не те ли, с которыми ты не разлей вода?

^{Памятник австралийскому кавалеристу в Беэр-Шеве}

И оба криком кричат, кто кого перекричит. Острота зрения и живая речь — природный дар, а не сословная привилегия. Лишанский — хулиган, темнила, «не подходи, убью!», на глазах превращался в харизматического активиста: наперебой с кем-нибудь драл глотку, а переполненная изба-читальня внимала этим ток-шоу. В жарких, как месяц элул, баталиях решался вопрос, которому «столько лет, как самому еврейскому народу»: что было раньше, курица или яйцо? Яффские депортации или комбатанты Трумпельдора — фактически русского офицера на британской службе? Настроения менялись, как и во времена Иеремии, в зависимости оттого, кто брал верх в великой войне Царя Египетского с Царем Вавилонским, англичане или германо-турки. «Нечего кивать на Иеремию, — говорил Лишанский, — сегодня спасение Израилю несут армии, идущие с юга». А ему припоминали странную смерть Авшалома.

Это пошло от Московичи, наведавшегося к Сарре с последними новостями: турки основательно готовятся к британскому наступлению, командование стягивает к Беэр-Шеве дополнительные силы. Минируются колодцы. В случае прорыва линии фон Крессенштейна, они будут взорваны. Британцев, зависящих от подвоза воды, это вынудит вернуться на исходные позиции[148]. И тут вдруг Московичи заявляет:

— А я тебе говорю: никаких бедуинов не было. Это он убил Ави.

— Лех ле-азазель.

— Это ты ему скажи.

— Надо будет, скажу. Слушай, заруби себе на носу, меня ты не получишь. Знаешь пословицу, там где герой повесил свое оружие, пастух уже не повесит свой плащ.

— А он? Ты думаешь, он большой герой — Лишанский? Я тебе говорю, это он убил Ави.

— Заткни свой рот, Нааман, пока я не опустила тебе на голову вот это, — и она потянулась к стоявшей перед ним бутылке.

— Испугала. Ты же знаешь, Сарра, я ничего не боюсь. Ни вас, Аронсонов, ни этого выскочку Лишанского, ни турок — ничего. Авшалом это хорошо знал и любил меня за это. Мы были хорошие друзья. А Алекс ненавидел Ави. Что, нет? Он, как и Лишанский, запал на тебя, хоть и твой брат. Ты уже с Лишанским спала?

— Ты думаешь, мне кто-нибудь заменит Авшалома?

— Авшалома тебе никто не заменит. И никому другому не заменит.

— Это кому — другому?

Нааман криво усмехнулся и только спросил:

— В Хадере знают?

Он налил в стакан остаток вина.

— Това поехала туда.

— Това… Она смотрит на меня твоими глазами.

— Она всех нас насквозь видит. Скажи, у тебя есть пистолет? («Нааман — смерть твоя».)

— А как ты думаешь? Знаешь, как Ави ее называл? По глазам вижу, что знаешь. Где штопор? Хочешь тоже выпить?

— Я и так от горя пьяная.

— Това поехала позлорадствовать… — и повторил: — Поехала позлорадствовать. Сама напросилась или ты послала?

Сарра словно не слышала, взгляд остановился на шахматном столике с одной упавшей фигурой — королем. Пронзительная мысль: а если Авшалом жив? Почему Ёсик сперва врал про какую-то воду в пустыне. Стал говорить, что там очередь из женщин. А как не сработало, сразу: Авшалом погиб.

По закону, чтобы признать умершим бесследно пропавшего в войну, нужен один свидетель — не два. Сгодится даже такой, который вообще-то свидетельствовать не вправе: гой, женщина, раб. Только свидетельство заинтересованного в наследстве не принимается во внимание, а Ёсик лицо заинтересованное. Потому ему веры нет — вопрос лишь в чем: что Авшалом умер, или в том, как это произошло.

(Мисс Реббека Аронсон, живя в Америке, и далее, в продолжении сорока лет, будет этим объяснять свое безбрачие. Она обручена с Авшаломом. Формально она «агуна» («связанная»), и в этом статусе останется до 1967 года, когда прах ее жениха с воинскими почестями похоронят на Горе Герцля в Иерусалиме. На любительских кадрах конца шестидесятых мы видим Ривку Аронсон с ниткой жемчуга на черном платье, с тем же, что и на фото, прямым пробором, переходящим в высокое устье лба. Свой век она будет доживать в неволе — под присмотром хищного опекуна, в чьем распоряжении окажется имущество Аронсонов.)

— По-твоему, я из зависти? — продолжал Нааман. — Нет, Сарра, я не могу завидовать тому, кто выставляет себя героем, а сам…

— Не можешь завидовать? А что ты можешь? Напиться да языком размахивать, как шашкой… как твои турки. У Ёсика, чтоб ты знал, вот такой шрам через всю грудь, совсем свежий.