Тайна семьи Фронтенак

Его разбудила прохлада от ручейка. Он вышел из зарослей. Смола запачкала куртку. Он вытащил из волос запутавшиеся сосновые иглы. Туман с лугов понемногу захватывал лес, и был этот туман похож на дыхание живого существа в холода. Повернув в аллею, Ив столкнулся с матерью: она читала обычные молитвы. На парадное платье Бланш накинула старую лиловую шаль. Кофточку украшали кружева «совершенно прекрасные», как она обыкновенно говорила. Длинная золотая цепочка с морскими жемчужинами была приколота брошью: огромным вензелем «Б» и «Ф».

– Ты откуда? Мы тебя искали… Совсем не вежливо.

Он взял маму за руку, прижался к ней.

– Я боюсь людей, – сказал он.

– Боишься Дюссоля? Казавьейя? Ты с ума сошел, дурачок мой.

– Мамочка, они людоеды.

– Собственно, – сказала она задумчиво, – никаких объедков они не оставили.

– Ты думаешь, через десять лет от бедного Жан-Луи хоть что-то останется? Дюссоль его потихоньку сожрет…

– Все чепуху болтаешь! – Но в голосе Бланш была нежность. –  Видишь ли, дорогой мой… Я очень спешу устроить Жан-Луи как следует. Его дом будет вашим домом; как только он встанет на ноги, я смогу спокойно отойти…

– Что ты, мамочка!

– Ну вот, видишь? Я и стоять уже не могу…

Она тяжело опустилась на скамейку под старым дубом. Ив заметил: она запустила руку под кофточку.

– Ты же знаешь: это не злокачественно, Арнозан сто раз тебе объяснял…

– Да, говорят, что так… А вот еще ревматизм в сердце… Вы не знаете, что со мной бывает. Приготовься к этой мысли, маленький мой: нужно приготовиться… Когда-нибудь все равно…

Он снова прижался к матери, взял в обе ладони крупное сморщенное лицо.

– Ты с нами, – сказал он. – Ты всегда с нами.

Она почувствовала, как он вздрогнул. Спросила, не холодно ли ему, и укрыла лиловой шалью. Они вместе завернулись в старое шерстяное полотнище.

– Мамочка, а ведь у тебя уже была эта шаль, когда я ходил к первому причастию… и пахнет она все так же…

– Ее привезла бабушка из Сали.

Пожалуй, в последний раз, как маленький мальчик, Ив прижался к матери; она была жива, а с минуты на минуту могла исчезнуть. Юра будет течь все так же во веки веков. И до конца света облако с этого луга будет подниматься навстречу первой звезде.

– Ив, мой маленький, ты столько всего знаешь – и я хотела бы вот что знать: на небе думают о тех, кого оставили на земле? О, я верю в это! Верю! – убежденно говорила она. – Я не допускаю никаких мыслей против вероучения – но как мне вообразить мир, где вы не останетесь для меня всем, дорогие мои?

Тогда Ив уверил ее, что всякая любовь исполнится в Любови единой; что всякая ласка будет облегчена и очищена от всего, что ее тяготит и сквернит… И сам удивлялся словам, которые произносил. Мать тихонько вздохнула:

– Да ни один из вас не погибнет!

Они встали; Ив весь был в смятенье, а пожилая женщина опиралась на его руку.

– Я всегда говорю: вы моего Ива не знаете; он хмурится, хмурится, а сам из всех детей моих ближе всех к Богу…

– Нет, мамочка! Не говори так! Нет!

Он вдруг отстранился от нее.

– Что с тобой вдруг? Нет, что это с ним?

Он шел впереди, засунув руки в карманы и подняв плечи; она, задыхаясь, едва поспевала за ним.

После ужина усталая госпожа Фронтенак поднялась к себе в спальню. Ночь была ясная, поэтому остальные члены семейства гуляли по парку, но уже не все вместе: жизнь начала делить тесный мальчишеский кружок. Жан-Луи встретил Ива у входа в аллею, и они не остановились. Старшему хотелось побыть одному, чтобы думать о своем счастье; у него уже не было чувства неудачи, падения; некоторые замечания Дюссоля, касавшиеся рабочих, пробудили в молодом человеке еще смутные покамест планы: он будет делать добро вопреки своему компаньону; он будет способствовать становлению христианского порядка в обществе. Что бы ни думал про это Ив, такое дело важнее любых умозрений. Малейшее намерение любви христианской гораздо выше… Жан-Луи не сможет быть счастлив, если на него будут работать несчастные… «Помочь им создать домашний очаг по образцу моего…» Он увидел огонек сигары дяди Ксавье. Они прошли несколько шагов вместе.

– Так ты не огорчаешься, малыш? Ну? А я тебе что говорил?

Жан-Луи не пытался объяснить дяде, какие планы переполняли его восторгом, – и дядя не мог сказать ему, как рад вернуться в Ангулем… Он с самыми малыми расходами отдаст Жозефе все, что следует… Может быть, удвоит месячное содержание… И скажет ей: «Вот видишь, а если бы мы поехали путешествовать, так уже давно бы все потратили»…

«Прежде всего, – раздумывал Жан-Луи, – прежде чем что-либо проповедовать, – необходимы реформы, участие в прибылях…» Теперь он будет читать только то, что для этого пригодится.