Тайна семьи Фронтенак

Под дубами насытившихся мужчин ожидал кофе с ликерами. Дюссоль отвел в сторонку дядю Ксавье, а за ними с тревогой следила Бланш Фронтенак. Она боялась, как бы ее деверь не дал себя облапошить. Ив обошел дом и пошел по пустынной аллее к большому дубу. Стоило отойти совсем еще недалеко – и уже не были слышны раскаты голосов, не чувствовался запах сигар. Сразу же начиналась дикая природа: тут деревья не знали, что люди съехались на обед.

Ив перешел через канаву; он был немного пьян (но не так, как боялся, а выпил и вправду порядком). Его ожидала родная берлога, убежище: утесник, который в ландах кличут красильником, папоротники высотой в человеческий рост окружали и хранили его. То было место слез, запрещенного чтения, безумных слов, вдохновений; оттуда он взывал к Богу, там то молился Ему, то Его хулил. Много дней протекло с тех пор, как он сюда в последний раз приходил; уже вырыли в нетоптаном песке муравьиные львы свои крохотные ловушки. Ив взял муравья и бросил в одну из ямок. Муравьишка стал выбираться, но зыбкие стенки под ним осыпались, а чудище в глубине норы уже принялось раскапывать песок. Только-только муравей в изнеможенье достигал края, как вновь съезжал вниз. И вдруг он почувствовал: кто-то схватил его за ногу. Муравей бился, но чудище медленно утаскивало его под землю. Жуткая пытка! Кругом средь погожего тихого дня звенели кузнечики. Осторожно присаживались стрекозы; рыжевато-розовый вереск, весь в пчелах, уже пахнул медом. Иву была видна над песком только уже голова муравья да две в отчаянье бьющихся лапки. И, склонившись над этой крохотной тайной, шестнадцатилетний мальчик думал, откуда берется зло. Вот личинка, построившая западню; чтобы вырасти и стать бабочкой, ей надобно подвергать муравьев этой жестокой агонии; вот насекомое в ужасе рвется наверх из ловушки, падает, а чудовище хватает его… И этот кошмар – часть Системы… Ив взял сосновую иголку, откопал муравьиного льва – маленькую, мягкотелую, безобидную отныне личинку. Освобожденный муравей продолжил свой путь так же деловито, как его товарищи, и, видимо, не вспоминал о пережитом – потому, должно быть, что это было естественно, естеству сообразно… Но все еще оставался в своем гнезде из красильника Ив вместе с сердцем своим и страданием.

И будь он хоть единственным человеком, еще дышащим на лице земли, его было бы довольно, чтобы разбить бесконечную цепь пожирающих и пожираемых чудищ: он мог ее разбить; одно малейшее поползновение любви ее уже разбивало. В жутком миропорядке вершила любовь благодатный переворот. Это таинство Христово и тех, кто подражает Христу. «Для этого ты избран… Я избрал тебя, чтобы все это расстроить…» Мальчик произнес вслух: «Ведь это я сам говорю» (и прижал обе ладони к повлажневшему лицу). С собой мы всегда разговариваем сами… И он попытался ни о чем больше не думать. Высоко-высоко в лазури, на юге, взлетела стая витютней, и он следил за ними взглядом, покуда не потерял из виду. «Ты знаешь, кто Я, – говорил внутренний голос, – Я, избравший тебя…» Ив склонился лицом до самых ног, зачерпнул горсть песка и швырнул ее в пустоту; в рассеянье твердил он: «Нет! нет! нет!»

«Я избрал тебя, и отделил от других, и отметил тебя знаком Моим».

Ив стиснул кулаки. «Это бред, – повторял он, – да я же и вина выпил… Оставьте меня, мне ничего не надо. Я мальчишка шестнадцати лет, подобный всем моим сверстникам. Я смогу убежать от своего одиночества».

«А Я всегда вновь создам его вокруг тебя».

– Разве я не свободен? Я свободен! – крикнул он.

Он встал, и тень его шевелилась на папоротниках.

«Ты свободен нести в мире сердце, сотворенное Мной не для мира сего; свободен искать на земле пищи, не тебе предназначенной; свободен желать утоления голода, который ничего не найдет по мере своей: все тварное не утешит тебя, и ты будешь метаться от одного творения к другому…»

«Я говорю сам с собой, – твердил мальчик. – Я такой же, как все; я всем подобен».

В ушах у него свистело; захотелось спать – он улегся на песок и подложил согнутую руку под голову. Жужжанье шмеля окружило его, потом удалилось и затерялось в небе. Восточный ветер принес запах хлебопечек и лесопилок. Он закрыл глаза. Мухи яростно налетели на его лицо, на вкус соленое, и он сонным движением отгонял их. Вечерние кузнечики не стеснялись засыпающего мальчика; белка спустилась с ближней сосны напиться из ручейка и пробежала совсем рядом с человеческим телом. Муравей – быть может, тот самый, которого он спас, – забрался ему на голень; за ним поползли и другие. Сколько времени нужно пролежать неподвижно, чтобы они дерзнули его обгладывать?