Тайна дразнит разум

Но что с чекистом? Всматриваясь в бледнолицую блондинку, он все шире и шире разгонял по щекам улыбку:

— Тоже мне иностранка, — подмигнул Сеня. — Незнакомка давно знакомая.

— Нет, Сеня, одно из двух: либо ты ее знаешь, и она тебе знакома; либо ты не знаешь ее, и тогда она незнакомка. Третье — исключается. Таков закон логики!

— На бумаге! В жизни, друг-приятель, иначе. Я лично не знаком с ней, но знаю, что ее зовут Ниной, что она приехала из Питера и что она родная дочь профессора Оношко…

— Акима Афанасьевича?! — воскликнул Алеша.

— Да, того самого криминалиста, который запутал следствие и тебе мозги пудрит. — Сеня ракеткой накрыл лицо приятеля: — Так что Нина мне действительно знакомая незнакомка! Вот тебе и «закон логики»! Дошло-доехало?

За последнее время Леша наталкивался на факты, которые не укладывались в рамки логического правила «ЛИБО — ЛИБО». В жизни в самом деле роднились чуждые друг другу вещи: зло и добро, грязь и чистота, холод и тепло. Прошлые преступления помогли Федьке Лунатику стать полезным агентом. Сеня Селезнев, не зная логики, побеждает в споре.

Нет, Алеша изучал учебник Челпанова не для того, чтобы сдаваться без боя:

— Пойми, Сеня, два враждебных признака, подобно двум медведям, не живут в одной берлоге!..

— Живут! Смотри-гляди! — Сеня ракеткой указал на водяной столб фонтана: — Сразу — и вверх и вниз! И взлет и падение! Одна струя и миллиард пылинок! Подземная, древняя вода, и она же открытая, сегодняшняя! Словом, тебе кипящую «стужу», а мне шоколад!..

Сеня подошел к скамейке и смело представился петроградке. Шум воды заглушил их голоса. Но и без слов было ясно: «агент» опять опростоволосился. И вообще не везет ему: браунинг проворонил и Ерша не поймал…

Вот диво, теперь фонтан не ласкал, а раздражал слух. Да и все другое, куда не взглянешь, предстало в ином свете. Там, на дальневосточном «пятаке», наши отцы кровь проливают, а тут, на солнечном «пятачке», военный духовой оркестр наяривает «Камаринскую». На Волге суховей погубил хлеб, люди с ужасом смотрят на палящее солнце, а здесь, на озерке, нежатся, загорают, прогреваются лучами, а кое-кто пожирает сласти.

Все же загадочно: перед смертью Рогов ел шоколад. Тот, кто угостил его, был, возможно, последним свидетелем.

Вспомнилось кладбище, гроб, цветы, и вдруг озарило: да ведь «Н. О.» — это же «Нина Оношко». Выходит, дочь профессора хорошо знала уполномоченного губчека…

Нет, Сеня, хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Пестрые плакаты приглашали в курзал: «Все на митинг!», «Спасите братьев от голода!». Комсомольцы курорта выступили застрельщиками сбора средств в помощь голодающим. Леша заготовил три сотни красных флажочков для продажи и семь жестяных кружек.

В большом зале свет выключили. Леша сел в последнем ряду. Глаза еще не освоились с полумраком, и он не рассмотрел своего соседа, но по запаху дегтя и махорки Леша безошибочно определил, что рядом с ним прикорнул сторож курорта…

— Дядя Герасим, — он мягко разбудил бородача. — Оратор на сцене…

Леша знал, что профессор Оношко добровольно вызвался работать в комиссии по оказанию помощи голодающим волжанам, и не без гордости слушал речь Акима Афанасьевича:

— Положение бедственное. Голодающие поедают собак, кошек и даже сусликов…

В открытые двери помещения ворвался шум Муравьевского фонтана. В светлом проеме показалась тонкая фигура регента Вейца. Сегодня Леша ходил к нему за книгой и был свидетелем, как Абрам Карлович пожертвовал золотые часы сборщику Помгола[3].

Прижимаясь к соседу, Леша прошептал:

— Дядя Герасим, давай по мешочку картошки…

Сторож одобрительно мотнул бородой и, думая о своем, загудел в ухо комсомольцу:

— Слетай к Воркуну. Этой ночью на главной аллее видел прыгунка в белом саване…

Контора курорта рядом с Летним театром. Леша позвонил по телефону, но Ивана Матвеевича не оказалось на месте.

Леша зашел домой поужинать и порядком удивился. За кухонным столом с матерью беседовал Воркун, а возле ног начальника угрозыска лежала Пальма.

— А вот и сам комсомолец! — обрадовался гость и протянул Леше крепкую сильную ладонь: — К тебе… по делу… Насчет монастыря…

— А что там приключилось?

Мать с упреком посмотрела на сына. Сегодня ночью мать и Ланская тайно заказали панихиду: Тамара Александровна оплакивала Леонида, а Прасковья молилась за мужа-воина. Из монастырской часовни, расположенной в угловой башенке ограды, подруги вышли в темноте. И услышали, как в стороне от кладбища лязгали лопаты: кто-то рыл землю. Мать рассказала сыну о таинственном захоронении и просила его помалкивать о том.

— Мне могло и почудиться, — смягчила Прасковья свой рассказ и умоляюще взглянула на Воркуна: — Иной раз пес так цепью лязгает…

— Бывает, мамаша, — согласился Воркун и незаметно подмигнул Алеше: — Ну-ка, сынок, покажи свою машину…

Они прошли в сени. Осматривая дамский велосипед, Иван Матвеевич хвалил машину громко, а инструктировал тихо: