Тайна дразнит разум

— Пустая ирония, Анархист! Если б не мои люди — ты сейчас сидел бы за решеткой.

— И много у тебя таких помощников?

— Помощников много, а вот одаренного мастера кисти — ни одного!

— Зачем тебе кисть?

— Без нее не проведешь глубинной диверсии.

— Против кого?

— Против тех, кто сию минуту рыскает по городу, ищет тебя.

— А может, тебя, Рысь?

— Нет, Ерш, уполномоченный, умирая, стрелял из твоего браунинга по иконе твоей работы…

— Что за бред собачий?! — возмутился Анархист, чувствуя, что против своей воли влип в неприятную историю. — Выкладывай!

— Вот что, Жгловский, — в голосе незнакомца звякнул металл, — ты свои повелительные глаголы прибереги для других, а пока что слушай внимательно…

«Только открой карты», — затаился Ерш, потирая ушиб на руке.

— Семь часов назад в чека состоялось экстренное совещание…

«Значит, среди чекистов твой агент».

— Обсуждали необычную смерть Рогова. Показание медицинской экспертизы и твое письмо погасили очаг подозрения: председатель чека и петроградский криминалист убеждены, что Рогов сам дал тебе фанеру и заказал иконы. Но не все чекисты — ученики Оношко. Молодой дзержинец Селезнев, председатель укома Калугин и начальник угро Воркун считают, что произошло убийство без убийства…

— Как понять?

— С пороком сердца живут до глубокой старости, а Рогову этой весной исполнилось тридцать три года — молодой человек в самом соку…

— Э, на такой работе и не такие надрываются!

— И в то же время закаляются — так говорит наш местный философ Калугин…

«Уж не ты ли этот философ?»

— Селезнев и Воркун под руководством Калугина продолжают поиск. Твое показание было бы им на руку…

«Что я и сделаю», — решил Анархист.

— Но Пронин и Оношко, одураченные, отомстят тебе…

— За уголовщину не ставят к стенке!

— Ты в восемнадцатом разбирал рельсы не ради ограбления «пассажиров»: они везли с собой не мешки с хлебом да картошкой, а винтовки…

— Не я шлепнул Миронова! Его из «централки», а у меня наган.

— Вот и расскажи ревтрибуналу, как палил из своего нагана по красноармейским теплушкам…

— Четыре года! За давностью лет…

— Тебя погладят по головке: «Молодец, товарищ Жгловский, все четыре года честно работал на советскую власть — с фронта сбежал, артель обокрал, Пантелееву подыграл, родную тетку изнасиловал…»

— Заткнись! Тетка радехонька была…

— В ту минуту. А на суде — отомстит тебе за Груню!

— Куда рулишь, гад шипучий?!

— Курс у нас с тобой один, дорогой соратник!

— К черту! Я сыт политикой по горло. Мне бы мастерскую да Груню…

— Обеспеченную жизнь, свободу творчества, а кругом диктатура пролетариата. О чем мечтаешь?

— А ты? Диктатуру подорвать? Бред сивой кобылы! Чекисты раскрывают один заговор за другим. Эсеры, меньшевики, анархисты раздавлены. И фракционеры идут ко дну. С кем взрывать-то?

— Есть сила! И неотразимая! — Голос Рыси стал вкрадчивым. — Волга — без хлеба. Голод расползается. Власть готова изъять церковные ценности. И патриарх Тихон — я только что от него — шлет секретное послание: «Не давать! Бороться!» Вся православная Русь до самых ее глубин взорвется гневом. А мы с тобой — масла в огонь: бей, гони нехристей!

— Черт, ты же не веришь в бога!

— Зато верю, что эта диверсия разом обезглавит исполкомы и укомы: они ведь первыми полезут в ризницы…

— Чтоб помочь голодающим!

— Голод — кара божья! Патриарх ясно указует: «Важно не что давать, а кому давать». Редкая ситуация! Голод толкнет большевиков на грабеж, а верующие задушат грабителей…

— А ежели просчет?

— Дитя человечества! Здешний комиссар лишь нацелился на чудотворную, а верующие уже охранников выставили. — Рысь торжественно изменил интонацию. — А представь, начнется грабеж. Да еще среди белого дня! Да еще по всей Руси! Гнев фанатиков страшен! Кто устоит?!

— А я тут при чем?

— Не дури! Груня ведь верующая: без венца не возьмешь ее. А в храм пойдет с тобой, если ты защитишь этот храм. Ее любовь надо завоевать. Для этого тебя доставим в Боровичи. Там возглавишь народное ополчение. Командир ты волевой, смелый. Разгромишь грабителей церквей. Займешь особняк — освятишь мастерскую. А Груня будет при тебе не только натурщицей. Уразумел?

— Порядок! Одно туманно: как можно убить не убивая?

Вместо ответа где-то рядом промычала корова.

— Время! Твоя пришла, — весело известил Рысь и зашуршал в сене.

Не успела проскрипеть дверца с правой стороны сеновала, как распахнулась левая дверца и пахнуло бабьим потом.

— Где ты, люба моя?.. — услышал Ерш теткин голос.

«Вот черт, и тут нашла», — с досадой подумал он и тихо спросил:

— Ты знаешь Рысь? Кто он?

— Не знаю. Первый раз слышу. Меня привела Капитоновна, — взволнованно проговорила тетка Вера и протянула теплые дрожащие руки: — Ой, наскучалась без тебя…

ЗНАКОМАЯ НЕЗНАКОМКА

Хоронили Рогова на Симоновском погосте. Тягучие звуки военного духового оркестра внушали Алексею мысли о бренности бытия, а полуденное солнце убеждало в обратном, весело играя на блестящей меди, на золотом кресте белой церковки и даже на серебристой листве плакучей ивы.