Тайна дразнит разум

— Не совсем так! Я сказал: «Во Пскове мы, ссыльные, разошлись в оценке Достоевского, а Ленин напомнил нам: не забывайте, что он автор „Записок из Мертвого дома“. А когда Ильич возглавил государство, то подписал декрет об увековечении великих имен России: за Львом Толстым шел Достоевский».

— Только так! — хрипловато выкрикнул Семенов, большой поклонник русских классиков.

Посланники Зиновьева сидели молча. Клявс-Клявин тоже не рискнул полемизировать с Лениным. Секретарь губкома следил за философской полемикой в Москве и спросил:

— Товарищ Николай, твоя оценка статьи Минина «Философию за борт»?

— Чистейший нигилизм! — горячо ответил Калугин.

— А какие философы в наши дни стоят на верных позициях?

— Адоратский, Серебряков, Невский — солидный отряд!

— И солидный подход к философии! — авторитетно заявил основной докладчик в красной рубахе и с ухмылкой обратился к историку: — А на каких примерах вы просвещаете своих учеников? Балалайка, часы, безмен…

— Это же кухонная диалектика! — засмеялся Клявс-Клявин.

— Возражаю! — вскочил Семенов. — Одно дело — учебная беседа с техникумцем и другое — научная работа философа. Калугин, как мне известно, готовит юношу к образному восприятию противоречий. Учитель сознательно приобщает будущего литератора к зримой диалектике вещей, а не к абстрактным категориям. Я уверен, что, прослеживая всеобщий закон сохранения, Калугин ссылается на теорию относительности, а не на балалайку…

— Еще хуже! — Пучежский вызывающе глянул на историка: — «Квадрат превращений» — ваше детище?

— Не совсем! Еще Аристотель подметил, что пара полярностей допускает меж собой лишь ЧЕТЫРЕ основных перехода…

— Аристотель — отец формальной логики! — вставил комвузовец в косоворотке. — Число и диалектика несовместимы!

— Сегодня! А завтра?! — Калугин сослался на Ленина: — Раздвоение единого — это же диалектическая аксиома! Попробуйте опровергнуть!

Пучежский разок обжегся на незнании Ленина и теперь с надеждой глядел в сторону лектора Леонида Орестовича Кибера. Последний изучал мировоззрение Герцена, а главное, числился студентом Института красной профессуры, потому в Новгороде он авторитет — от его выступления зависит многое.

Медленно поднимался Кибер. У него тонкая фигура, удлиненное лицо и широкий лоб. Заговорил он, как опытный лектор, спокойно, четко, соблюдая паузы, как бы приглашая к размышлению:

— Я беседовал с тремя составителями «Философских тетрадей». Они пока не знают, с какой целью Ленин дал материалистическое толкование аксиомам и фигурам, и рекомендовали не ссылаться на девятую тетрадь до выхода в свет…

— Спрашивается! — обрадовался демагог в алой рубахе. — По какому праву Калугин ссылается на «Философские тетради»?!

— Опять не то! — Историк резко выдвинул ладонь. — Я ссылаюсь не на «Тетради», а на диалектическую фигуру «квадрат превращений», с помощью которой можно обосновать всеобщий закон сохранения. А вы, голубчик, пожалуйста, докажите обратное — несостоятельность «квадрата». Нуте?

— Пустая трата времени! — огрызнулся политпросветчик, далекий от философии естествознания. — Гегель тоже погорел на числах! «Преуспел» только Дюринг: его «мировая схематика» и ваши числовые фигуры — одинаковая городильня!

— Нет! — вступился Кибер. — Дюринг отрицал противоречия, а Калугин, наоборот, все выводит из «лестницы противоречия», даже числа. Тот теорию подчинил математике, а этот, наоборот, все научные положения выводит из диалектических фигур…

— А кто его союзники? — вмешался Юдин. — Эйнштейн, зараженный субъективизмом, и монах Мендель с его «гороховой арифметикой»…

— Опять не то! — тяжко вздохнул Калугин. — Обычно данные чужого опыта проверяют своими научными экспериментами, а ты, батенька, процесс исследования подменил словоизлиянием…

— Извини! — горячился редактор, потрясая буйной шевелюрой. — Я вскрываю классовую сущность реакционных учений, а ты идеализируешь «творения» Менделя, Эйнштейна и того же Микешина!

При слове «Микешин» притихший Пучежский встрепенулся. В его глазах надежда на реабилитацию своего имени. Но он не учел того, что Юдин был подлинным ленинцем и не боялся самокритики:

— Я напечатал кособокую статью Пучежского. Мы с ним проглядели на пьедестале фигуры крестьян, сибиряка, материалиста Ломоносова. Однако наличие еще одного мыслителя — Феофана Прокоповича — не дает права называть металло-каменную палитру Микешина… философской!

Он азартно рассмеялся. Ему подхихикнули Дима Иванов, Уфимцев, Творилова, Пучежский и сам Клявс-Клявин. Путиловец Бурухин ограничился мягкой улыбкой: в Петрограде он слушал исторические лекции Калугина, уважал его. Семенов насторожился. А Кибер снова занял позу лектора, опираясь руками на спинку переднего стула:

— Ничего смешного, товарищи! Изучая идеи Герцена, я заинтересовался судьбой его формулы «философия — алгебра революции». И вот ответ! — указал на открытое окно с видом на памятник Тысячелетия. — Калугин прав: перед нами бронзовое зеркало русской революции, гранитная трибуна стратегов и философское обобщение бессмертия России…