Тайна дразнит разум

Суд приговорил предателя к высшей мере наказания. Большой зал Дома профсоюзов одобрил решение хлопками. Пискун вышел последним. Разбирательство вызвало у него неуемную тягу к Достоевскому. «Игрок», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание». Особенно «Двойник» окончательно убедил его в том, что на смену ДВОЙНИКАМ пришли ТРОЙНИКИ. Лавирует между лагерями тот, у кого за спиной коварное прошлое — ТРЕТЬЕ лицо. Базненко, Пучежский и он, Иванов, не двойники, а тройники.

Отсюда их кредо: все относительно, никаких принципов, ничего святого.

Да, он трехликий: зиновьевец, «ленинец» и неразоблаченный провокатор. Если счастье улыбнется Зиновьеву, то его биографу все дороги открыты; если победят ленинцы, то они не обидят «тайного чекиста» и ученика Калугина; если же восторжествует новый капитализм, то третьему лицу доверят третий отдел. Словом, при любом повороте судьбы выгадывает тройник. Карьера любит ловких. Удача зависит только от самого себя. Его бог — Фихте, а путеводная звезда — Гришка Отрепьев. Про себя он говорил: «Я начало и конец всему: исчезну я — и все для меня исчезнет. Смакуй, пока жив! Самая выгодная диалектика — это диалектика софистов».

Когда-то Иванов, заведуя дискуссионным клубом, обрел опыт сталкивать людей лбами, хотя сам открыто не бил никого. И на сей раз все подготовит для разгрома Калугина, а сам улизнет в Москву, благо есть официальный вызов.

Зелуцкая поручила ему отвадить доморощенного философа от марксизма. Критический доклад он уже вручил Пучежскому: тот любое поручение выполнит. И заготовил резолюцию, осуждающую идейные ошибки Калугина. Ее полностью принял Клявс-Клявин, а уж латыш сумеет закрепить ее большинством голосов.

Сидя за столом, Пискун рассматривал стенную карту Северо-Западной области. Зиновьев, поди, уж подыскал для Калугина дальнюю обитель. Главное — вовремя шепнуть. Архивариус просигналил о Ларионове: и тот заглох в деревне. В Новгороде без Скифа многие отдохнут, особенно Пучежский и другие зиновьевцы. Да и Воркун без приятеля будет не столь удачливым: ведь гепеушник сгреб Сильвестра с помощью Калугина.

Откровенно, «Логика открытия» — сильное оружие. Тетрадь сгорела, но хозяин жив; тронулась умом старушка, а не автор. Он наверняка наберет силу, если его не заслать поближе к северному сиянию.

На столе бронзовые часы в виде военного барабана с палочками, которые, перекрещиваясь, образовали цифру «XII». Хоть и победил Кутузов в двенадцатом году, но его, Иванова, симпатии на стороне Наполеона. Бонапарт — ореол карьеризма!

Завтра в это время Александр Павлович будет в Москве и выйдет на всесоюзную стезю; а в Новгороде в тот же день, согласно прикидке Иванова, ответственный секретарь на бюро губкома огласит убийственную для Калугина резолюцию.

БЮРО ГУБКОМА

Светлый кабинет. На стене яркий, исполненный маслом, портрет Зиновьева. За столом председательствует Клявс-Клявин, в военной гимнастерке и роговых очках. Он видит, что нет еще председателя губисполкома и начальника ГПУ, но ждать не намерен: они не поддержат его в борьбе против Калугина.

— Товарищи! — У него в руке листок. — На повестке дня один вопрос: «Идейные ошибки товарища Калугина». Замечания есть?

— Есть! — поднялся Семенов, застегивая пиджак. Оберегая больные легкие, он и летом ходил в костюме.

(Дорогой читатель, с Алексеем Михайловичем, членом бюро Новгородского губкома, я дружил до конца его жизни. Мы с ним не раз вспоминали события, которые легли в основу моего романа.)

— Мы еще не выслушали критику, а уже утвердили ошибки, — Семенов повысил голос: — Предлагаю иную формулировку: «Философские взгляды историка Калугина».

— Справедливо! — поддержал редактор газеты Юдин. У него открытое доброе лицо и кустистая шевелюра.

(Дорогой читатель, Павел Федорович Юдин со временем станет профессиональным философом, академиком и видным государственным деятелем.)

— Так будет без обиды! — подал голос рыжеватый, плечистый Бурухин.

Николай Николаевич благодарно кивнул питерскому рабочему, которого знал с пятого года.

(В период внутрипартийной борьбы на XIV съезде партии Бурухин одним из первых отмежуется от Зиновьева.)

— Хорошо! Голосуем! — Латыш строго осмотрел присутствующих.

Его предложение поддержали Уфимцев, Творилова, Пучежский и Дима Иванов. Семенову не хватило одного голоса. И председательствующий не без удовлетворения оставил повестку в первой редакции.

Калугин обеспокоен: почему друг опаздывает — неужели опять ЧП? Он выглянул в окно: возле памятника России полосатая футболка Глеба. Берегини рядом не было: не поедет она в глушь…

— Товарищи, прежде чем дать слово докладчику, ознакомлю вас с письмом преподавателя совпартшколы, — Клявс-Клявин показал белый конверт. — Лектор Шахнович возмущен тем, что Калугин на уроке истории расхваливал реакционного писателя Достоевского. Было такое?

Грозный взгляд на историка. Тот слегка привстал: