Тайна дразнит разум

— Не сморозил, товарищ политпросветчик, — вмешался белобородый Робэне, заведующий совпартшколой, — а первым вскрыл глубокие корни критического реализма. И сделал это, к вашему сведению, товарищ Ленин.

Провались в этот миг софийский купол, грохот меньше бы потряс Пучежского, чем это известие. Оратор оторопел:

— Ленин? Не может быть!

— Уверьтесь! — сердито тряхнул бородищей Робэне.

— А еще в красной рубахе! — усмехнулся Иван, понимая, что новгородское зеркало революции не будет разбито. Чекист локтем коснулся друга: — Дружище, я на Контрольную комиссию опоздаю…

СУД ЧЕСТИ

В приветливых глазах Матрены тревога:

— Миколаевич, главный просил зайти к нему…

«Неужели вмешается в работу Контрольной комиссии?» — насторожился Калугин, входя в кабинет Клявс-Клявина.

— Дорогой однополчанин, — начал тот с виноватой миной на лице, — я до сих пор под впечатлением твоей защиты Микешина. Откровенно, не ожидал, что ты за эти годы…

— Прости! — перебил историк, не любивший комплиментов в свой адрес. — Что случилось, голубчик?

— Представь мой первый день в Новгороде: жена при смерти, никого не знаю, друзья Сомса смотрят на меня косо, а подхалимы накинулись с просьбами. И тут же звонок из горсовета: «Кооперативы задыхаются! Нет помещений, нет складов». Даю санкцию — очистить подвал в кремлевском корпусе…

— Позволь! — поправил Калугин. — Подвалами ведает комхоз!

— Откуда мне знать? Я только потом сообразил, что им надо было выполнить план по сдаче макулатуры. Архивариус заверил, что подвал захламлен планами церквей…

— Каких церквей? Планы древних храмов мирового значения и плюс проекты градостроения. Уникальный архив, батенька!

— Я не знал этого. Новый человек. Недоглядел. Суди меня.

— Нет! Судить будем архивариуса: он-то прекрасно знал цену архиву, а то, что тебя обвел, это, учти, не смягчающее обстоятельство. Наоборот, пощады не будет…

Заседали под звон софийских колоколов. Члены Контрольной комиссии заняли скамью и подоконник; единственный стул достался секретарше. Она, газетный работник, читала коллективное письмо, словно диктовала машинистке — медленно и четко. Иванов, в майском костюме и белых баретках, без портфеля, стоял перед столом и виновато озирался. Калугин недолюбливал его и поэтому был предельно объективным:

— Товарищ Иванов, я ознакомился с твоим личным делом. Чем объяснить твои служебные перелеты?

— Уточняю, — он платком протер очки, продумывая ответ. — Я заведовал дискуссионным клубом. Отзвенели дебаты с троцкистами. По всей стране такие клубы закрыли. Меня не спросили!

Пискун хихикнул, не думая, что его спрашивают неспроста.

— А дальше? Ты, антирелигиозник, припугнул верующих и принудил их «добровольно» закрыть одну из церквей Демьянска. Тебя перебросили в Музей революции. Ты не взял под охрану подвал, где находилась подпольная типография «Акулина», и не сохранил в саду Масловских флигель ссыльных: его пустили на дрова. Да еще присвоил музейный экспонат — зеленый портфель из крокодиловой кожи. Так или не так?

— Далеко не так, товарищ председатель! Я закрыл, а не открыл церковь. За перегиб наказан был. — Его подслеповатые глаза нашли коллективное письмо: — Товарищи, на повестке дня жалоба…

— Верно! — перебил Калугин. — Я тоже жалуюсь, обвиняю…

Он изложил суть документов, переданных врачом Масловским вместе с портфелем, и повысил голос:

— Если поступила жалоба на партийца, предшествующая деятельность которого безупречна, то провинность, видимо, случайна. А если партиец совершает из года в год одну ошибку за другой, как в данном случае, то вступает в силу закономерность, когда количество провинностей переходит в дурное качество…

— Факт! — загудел Воркун, стоя у порога.

Чекист так тихо вошел в комнату, что оказался замеченным только сейчас. Начальник, в начищенных сапогах, растопырил галифе; на гимнастерке цвета хаки багровел орден Красного Знамени. Пискун ужался. Этого не пропустил Калугин:

— Товарищ Иванов, ты по анкете послушник, а выдаешь себя за бывшего монаха и явно щеголяешь церковными словесами. Зачем? Обычно так поступают те, кто большой грех прикрывает малым. Нуте?

— Это ваши домыслы! Могу не отвечать. Ближе к делу!

— Еще вопрос! Ты, хранитель Юрьевской ризницы, разумеется, помнишь, сколько было в ней золотых сионов?

— Один.

— Два! — вмешался чекист, вручая председателю справку. — Настоятель монастыря заявил комиссии по изъятию церковных ценностей, что в тысяча девятьсот семнадцатом году был похищен сион весом в тринадцать фунтов…

— Ого! — вскрикнул Робэне.

— В то самое время, когда ты заведовал ризницей, — добавил Калугин. — Не так ли?

— Товарищ председатель, прежде научитесь правильно ставить вопросы, — Пискун важно вскинул голову. — На всех уголовных процессах, связанных с хищением церковных ценностей, я выступаю в качестве эксперта. Тому свидетель присутствующий здесь Громов. Он был заседателем, когда этой весной суд рассматривал дело братии Макарьевского монастыря. Было такое?

— Семь монахов на скамье подсудимых, — ответил железнодорожник Громов, признающий во всем точность.