Тайна дразнит разум

Мои друзья из Дома юношества выяснили лишь одно: утром антоновские воришки ничего из монастыря не выносили. А кто же снабжает торговку книгами с семинарскими штампами?

В свои заботы Розу я не посвящал, хотя посматривал на нее, а не на кружку с сургучной печатью и четкой красной надписью «НА ПОМОЩЬ МОПРу». Гершель, общественницу, выдвинул комсомол, а я в роли охранника оказался по милости Воркуна. Губернский отдел ГПУ — шеф нашей команды «Динамо». Иван Матвеевич, зная меня еще по Старой Руссе, подошел к моим воротам и, словно по мячу ударил, бухнул: «Глебуха, хватит баклуши бить!»

С Розой мы встретились у памятника Тысячелетия. Она, опередив меня, сосредоточенно глядела на гигантскую статую Петра I, на плечах которого эполетами серебрился тополиный пух.

— Послушай, — шепнула она, глазами указывая на памятник.

Я не прислушался, а вгляделся: Роза вырядилась и совсем не походила на комсомольскую активистку. На ней голубая блузка с белым бантиком, черная юбочка выше колен, модельные лодочки на тонких каблуках, и «визитная карточка» не кимовский значок, а золотые серьги, похожие на спелые вишенки. Из-за этой красы ее чуть было не исключили из Союза молодежи. Вступился Калугин. Роза посещала краеведческий кружок, организованный при музее. Она сотрудник губархива, но архивного в ней ничего — пухленькая, румяная, с глазками-маслинами и кудряшками на лбу. Словом, пышка!

Все из семьи Гершелей обладали идеальным слухом. И все они играли на музыкальных инструментах. В домашнем оркестре Роза вела партию флейты. И неудивительно, что сейчас она уловила тихий загадочный звук, исходящий от монумента, как будто бронзовый шар разнялся большой морской раковиной и протяжно гудит. Гершель сказала:

— Это ветерок-проказник.

— Тут и раньше ветрило, однако памятник помалкивал, — возразил я, невольно вспомнив слова антоновского богослужителя: «На амвоне Руси плачет и стонет страдалица Марфа Посадница».

Странный звук исходил не от Марфы, а от Петра I: фигура последнего возвышалась прямо над Борецкой, но царь держал в руке скипетр, а не дудку…

— Что за фокус, Роза?

Не зная, что ответить, она заговорила о своем отце:

— Папа точно знает: при закладке этого памятника под фундамент опустили цинковый ящик с монетами девятнадцатого века.

Роза приходилась мне родственницей: мой дядя женился на ее старшей сестре, и я кое-что знал о самом Гершеле, аптекаре:

— Твой отец скупает старинные монеты?

— Для своего брата, ленинградского нумизмата.

Хотелось уточнить, почему Роза никогда не вспоминала про родного дядю, но она в это время бросилась к прохожему:

— Пожалуйста, не откажите! — и бренькнула кружкой с медяками.

Длинноволосый, носатый незнакомец в черной бархатной блузе, с бантом на груди, прочел надпись на кружке и смутился:

— Позвольте представиться: юморист Фукс. Приезжий. Пока безработный. Извините. — Он пожертвовал пятак и длинный палец согнул вопросительным знаком: — Молодые люди, в каком российском городе впервые увековечены в бронзе Пушкин и Лермонтов?

Мы с Розой беспомощно переглянулись. А назидательный палец Фукса как бы отделил от пьедестала фигуры великих поэтов:

— Хвала вам, новгородцы! — воскликнул он и мигом скрылся в толпе прохожих (широкоплитная панель почти примыкала к памятнику).

— Видела его в папиной аптеке, — опомнилась Роза и взяла меня за полосатую футболку (такая уж привычка у нее): — Скажи, Глеб, Николай Николаевич как репетитор брал с тебя деньги?

— Учит бесплатно.

— Почему? — надула она яркие щеки. — Он вам родня?

— Нет. — Я рассказал о нашем знакомстве на футбольном поле, куда тот приходил изучать спортивные ритмы: — Я признался Калугину: «Нас два брата: один умный, а другой футболист». Он улыбнулся и пригласил меня на рыбалку. Там-то, у костра за ухой, я и прирос к нему: он же бездетный…

— А мне запали в душу его слова, сказанные на занятии краеведческого кружка: «Где бы ты ни родился, где бы ни жил, если ты русский, твой долг поклониться героям восемнадцатого века — Пскову и Великому Новгороду: они спасли замечательную культуру от вражьего огня. Не вся Русь погорела, не всюду властвовал хан, был край и без татарщины. Здесь воздвигались храмы, дворцы, велась летопись, слагались былины; здесь во времена ига родину славили ратными делами (смяли ливонских рыцарей) и подняли на щит вольность, родной язык и стратегический ум русского народа».

Роза закончила с печалью в голосе:

— Я здесь родилась. Горжусь Новгородом. Люблю родину, Россию, а папа заставляет меня учить язык, чуждый мне: я не хожу в синагогу…

Она метнула взгляд на фигуру ангела-хранителя Петра I. Из его бронзового крыла выпорхнул воробей. Оказывается, металлический шов лопнул, а в полости образовалась гудящая раковина. Мне вспомнились бредни обывателей.

— А нагородили-то! — засмеялся я. — И Пучежскому по носу!

— Почему?

— Жаждет этот памятник стереть с лица земли, вот и собирает о нем всякие пакости…

— Собирает? — побледнела Роза. — Понимаешь, мой начальник…

— Завгубархива Иванов?

— Да, — прошептала она, озираясь по сторонам. — Поручил мне подготовить справки о памятнике Тысячелетия России.