Тагу. Рассказы и повести

Конвой из двадцати янычар сопровождал пленных. Казалось, лесной дороге во веки веков не будет конца. Когда шли в темноте, слышались лишь тихие стоны и затрудненное дыхание уставших людей, но когда изредка лунный свет прорывался сквозь ветви, он на мгновение выхватывал из тьмы измученные лица мужчин, женщин, детей. Разные лица. Разные люди, с разными судьбами. Впрочем, это прежде у них были разные судьбы, а теперь у всех этих людей одна судьба, одно несчастье — неволя. Иных из этих несчастных янычары похитили прямо из дома, из теплой постели, иных захватили в поле или на дороге. Тут были люди почти из всех уголков Одиши. Мирные люди — землепашцы и пастухи, мирные и беззащитные люди — жены, сестры и дети пастухов, рыбаков и землепашцев. Завтра утром их, как скотину, загонят в темный и душный трюм невольничьего корабля, и прощай навсегда берега родной земли.

Но это еще будет с невольниками. Еще будет завтрашнее утро, море и невольничий корабль. А пока последние версты, последние шаги на родной земле. И каждый шаг по этой лесной дороге из последних сил… из самых последних сил. А янычары спешат, янычары торопят. Удары палкой, удары плетью, гнусная ругань — быстрее, быстрее!

Казалось, не будет конца лесной дороге, казалось, нет уже у людей сил, но они идут и идут. Они были о плену уже несколько дней — первое, самое страшное потрясение прошло, и люди устали плакать и причитать, и кажется даже, будто им уже все равно — что будет, то будет, что суждено, того не миновать, кажется, будто они примирились со своей судьбой…

Люди брели вразброд, босые, в мокрой, изорванной одежде, забрызганные жидкой грязью, голодные, измученные жаждой. Многие так обессилели, что не могли уже помочь друг другу, никто не протягивал руку помощи тем, кто уже не мог идти, не утешал павших духом, никто не жалел их. Уставшие сердца уже не откликались на чужую боль и страдание. И страшнее всего было то, что никто уже не обращал внимания на детей, — несчастные детишки то и дело вязли в грязи, тщетно призывая на помощь матерей и отцов, от которых их отторгнули янычары. Пожалуй, только один из всех детей, мальчуган лет девяти-десяти, сохранил силы. Он не только сам шагал бодро, но поддерживал сестру, обняв ее правой рукой за талию.

— Не бойся, Нати, — горячо убеждал сестру мальчуган. — Люди Джонди Хурциа нападут на турок и освободят нас.

Ослабевшая рука Нати легла на плечо брата, и мальчуган, прижавшись к ней щекой, повторил:

— Не бойся, Нати. Турки из страха перед Джонди уже не водят пленных в Кулеви. Нас гонят в Анаклию.

— Да, Гудза, это верно. Янычары боятся Джонди и уже не водят пленных ни в Кобулети, ни в Поти. И нас они не доведут до Анаклии, люди Джонди освободят нас.

— А я что говорю? Конечно, освободят.

Нати погладила плечо брата. Мальчик очень озяб, но изо всех сил боролся с ознобом, боясь, что он передастся сестре. И Нати, которую уже не согревала изодранная в клочья одежда, тоже с большим трудом сдерживала дрожь.

Уже чувствовалось дыхание близкой реки. Янычары замедлили движение невольничьего каравана и насторожились. Их пугали теперь даже шелест листвы и крики ночных птиц. Говорят, что это самые опасные места. Впрочем, никогда не знаешь, откуда и когда нападут мегрелы. Им все равно, что день, что ночь. И луна им не помеха, и темень им не преграда…

— Почему не вернулся Юсуф? — спросил сотник у ехавшего рядом с ним янычара.

— Лучше б днем повели мы невольников, — недовольно пробормотал янычар. — Хотя бы увидели, чей кинжал перерезает нам глотку.

— И все-таки почему Юсуф так долго не возвращается?

— Может быть, аллах уже принял его грешную душу. А может…

— Хат!

Это Кваци своим зычным голосом подал товарищам сигнал. Люди Джонди, как дикие кошки, прыгали на янычаров с придорожных деревьев, они напали на турок буквально со всех сорон — янычарам некуда было податься.

Недолго длилась эта схватка людей Джонди с конвоирами невольничьего каравана. Выстрелы, крики, удары стали о сталь, ржание коней, стоны смертельно раненных янычар, лай и повизгивание волкодавов. И вот уже все кончено: и раненые перестали стонать, их добили, и кони перестали ржать — успокоились. Одни лишь собаки не унимались, они все еще яростно рычали на убитых турок. Но вот люди прикрикнули на собак, и те тоже притихли.

Все, что делалось сейчас на этой дороге, — делалось бесшумно и быстро. Люди Джонди действовали умело — ни одного лишнего движения, ни разговоров, ни приказов, каждый сам знал, что нужно делать. Одни усаживали на лошадей женщин и детей, другие снимали оружие с убитых янычар и стаскивали с них одежду и обувь, запихивали все это в хурджины.

Удивительная стояла сейчас на лесной дороге тишина. Мертвые молчали, потому что были мертвы, а живые онемели в этот предрассветный час. И лишь изредка в тишине слышался возглас Кваци: "Хат!", что в данном случае обозначало: "Не спешите, но и не мешкайте".