Сегодня же скажу Аграфене, чтобы переселялась ко мне. Хватит, столько ждал! Подумаешь, траур. Снимет его раньше времени, и мир от этого не перевернется. Да и вообще стыдно в наше время траур носить! Сейчас же пойду на ферму!
Сачино выбежал из парикмахерской, забыв заплатить. Дома он торопливо переоделся.
Кинтирия не узнал его: легкая походка, высоко поднятые плечи, новая одежда.
— Это ты, Сачино? Ничего не понимаю.
— А что такое? — Будто не замечая изумления Кинтирия, он поправил пояс. — К чему одежде валяться в сундуке. Моль поест…
— А бороду тебе тоже моль объела?
— Давно собирался подстричь. Немножко перестарался Харитон, но разве я не выгляжу лучше?
— Если говорить о красоте, то… хорошая одежда и быка украсит, не то что человека!.. — Кинтирия сам не знал, что говорит. Он не мог глаз оторвать от Сачино. Тот лихо сдвинул шапку на затылок и протянул руку:
— Дай-ка ружье. Что ты так на меня уставился?
— Ты пришел сменить меня? — совсем обезумел Кинтирия. — В таком виде только на смотрины невесты идти.
"Почти угадал, стервец, — подумал Сачино. — Только не на смотрины, а жену в свой дом ввожу".
Он побрел по двору, отыскивая глазами Аграфену. Кинтирия смотрел ему вслед. Рот его так сжался, что его не раскрыть и лезвием ножа. С чего это старый хрыч так помолодел? Горе тебе, Кинтирия, горе! И он отвернулся, чтобы не видеть, как Сачино направляется к птичнику.
Аграфена собирала яйца. Увидев Сачино, она чуть не выронила из рук корзину.
— Господи, это ты?
— Кому же еще быть! Я… Теперь мода такая, да и Харитон проклятый немножко перестарался, — неловко сказал Сачино. — Смешным стал?
— Вовсе нет. Только где мне, старухе, тягаться с таким молодым…
— У этого молодого есть просьба к тебе.
— Пусть скажет. О чем он может просить?
— Давай не станем откладывать до осени. Переходи ко мне.
Аграфена смутилась. Она продолжала держать в руках корзину с яйцами и молчала.
— Как же, Сачино… я еще не сняла траур. Что скажут люди? Обождем немного…
Обождем! Он не имеет возможности ждать. Если бы она знала, что с ним собираются сделать, бегом побежала бы в его дом. Но ведь не скажешь ей правды себе на позор…
Аграфена хотела скрыть свое волнение, боялась показать Сачино, что сама хочет скорее перейти к нему. Она помолодела от волнения. Перед Сачино была прежняя милая девушка. Глаза ее светились лаской и теплом. И Сачино угадал — если бы не траур, она прямо отсюда пошла бы с ним в его дом.
— Не обижайся, Сачино, — тихо сказала Аграфена. — Бог свидетель, и я не хочу откладывать.
— Твоя воля, — ответил он, сжав зубы.
— Боюсь только, не перехватила бы тебя какая-нибудь девчонка.
Аграфена рассмеялась.
Сачино не умер на месте только потому, что где-то в глубине души не доверял Кинтирии. Кому не приходилось испытывать, как драгоценна хотя бы мельчайшая крупица надежды. За нее хватаешься, как за соломинку. Но соломинка тонет, и ты снова видишь горькую действительность. У Сачино не было надежды даже на соломинку. Он ушел с фермы, чтобы повидать друга своей юности Ипполита Пиртахия.
Ипполит был на год старше Сачино, но в колхозе уже не работал и сидел дома. Дело он себе все же находил, постоянно возился в саду и на огороде, что-то чинил, латал.
— Без работы заржавеешь, что твоя лопата, — говаривал он.
Ипполита ждала та же участь, что и Сачино. Возможно, он что-либо слышал, и уж, конечно, ничего не скроет от друга. Так думал Сачино. Вдруг он спохватился, что забыл оставить на ферме ружье, и рассердился на себя. Чего это он так струсил, совсем голову потерял.
Ипполит улыбнулся, увидев Сачино.
— Вооруженный пришел? Пойдем посидим под орехом.
— У меня секретное дело, — мрачно сказал Сачино. — Пойдем в дом. Запри дверь, чтобы никто не вошел.
И он подробно рассказал Ипполиту все, что говорил Кинтирия.
— Не вижу в этом ничего плохого, — сказал Ипполит. — О тебе заботятся, желают тебе добра…
— А если я не хочу такой заботы?
— И не надо. Тебя же не загоняют туда насильно?
— Если б добровольно, тогда другое дело…
— Как, разве не по желанию будет?
— Как семьдесят стукнуло — все!
Ипполит усмехнулся:
— Знаешь, что я вспомнил? Помнишь, о большевиках как говорили? Коммуну создадут, женщины и мужчины без разбору будут спать под одним одеялом.
— А ты первый поверил тогда. А я смеялся, помнишь? Почему ты вспомнил былое?
— Потому что у страха глаза велики.
— Ты не веришь мне?
— Даже младенцы этому не поверят.
— Дом уже строится.
— Строится для тех, кто захочет переселиться.
— Таких у нас наберется немного — пять-шесть… Для пяти человек не стали бы строить дом.
Ипполит задумался, потер виски пальцами.
— Ага, и ты стал соображать.
— От Кабана всего можно ждать. Знаешь, что я тебе скажу, Сачино?.. Мы должны сговориться.
— Кто мы?
— Старики. Надо держаться дружно, и черт нас не сломит. Пусть себе Кабан пашет, мы его вспашку забороним. Куда мы годимся, если сообща не набьем Кабану морду.
Ипполит и Сачино договорились о совместных действиях.