Тагу. Рассказы и повести

— Еще другие, еще другие, еще другие.

— Кто все же, сынок? Кто первый сказал?

— Тот человек, дед…

— Какой человек, сынок?

— Который в России — Ленин.

Первым в класс вбежал Гванджи. Его обычно желтое, будто ржавое лицо порозовело, и глаза — всегда такие печальные — сияли. Гванджи остановился перед партами, удивляясь, что класс такой же, как и прежде. Мальчик подошел к своей парте и, когда хотел сесть, наступил ногой на заброшенный сюда Варденом сверток. Гванджи поднял его. Что это? У нас в классе прежде ничего похожего не было. Значит, это забыли гвардейцы. Интересно все же, что это так аккуратно обернуто кожей? Надо посмотреть. Гванджи принялся развязывать тесемку, но тут в класс ворвались с шумом, толкая друг друга, ребята.

Гванджи бросил сверток в парту.

— А мне сказали, что все в классе разбито, — удивился один из ребят.

— Да и мне сказали, что все парты пожгли.

— И доску пробили пулей.

Ребята подошли к доске — на ней ничего не было заметно.

— Сожгли только одну парту — ту, за которой сидели Готоиа и Маци.

— А вместо нее поставили стул.

— Маци, ты сядешь на стул учителя Шалвы.

— Нет, ты, Готиа, сядешь на стул.

— А вы тощие — поместитесь оба.

— Боже, какой почет вам выпал!

— Оказывается, учитель Шалва пожаловался правительству.

— Член правительства приехал, учитель ему и пожаловался.

— Учитель, говорят, устроил капитану Глонти и Миха Кириа черный день.

Гванджи и Гудза в разговор этот не вмешивались. Стараясь, чтоб остальные ребята этого не заметили, они ощупывали спрятанный в парте сверток и никак не могли понять, что в нём.

— На оружие не похоже, — прошептал Гудза.

— Может, патроны?

— Да нет, как будто бумаги.

Шалва вошел в класс так, как входил обычно, словно ничего и не случилось в школе. Он даже не посмотрел ни на доску, ни на парты.

— Здравствуйте, дети!

— Здравствуйте, учитель!

— Садитесь!

Дети сели.

Гванджи и Гудза переглянулись — что же все-таки делать со свертком.

— Отдадим учителю, — шепнул другу Гванджи.

— Да, так будет лучше, — согласился Гудза.

Гванджи встал.

— Учитель, вот что мы нашли под нашей партой.

— Покажи! — велел учитель.

Гванджи протянул сверток. Шалва взял его и, не глядя, положил на стол.

Дети были удивлены: неужели учителю не интересно узнать, что в свертке. Ну и нрав у нашего учителя — пока идет урок, его ничего, кроме урока, не интересует.

— Сядь, Букиа! — сказал учитель. — Ну-ка, вспомним, дети, на чем мы остановились в прошлый раз? — спросил Шалва и украдкой поглядел на доску.

Листа мирабели, который он нарисовал мелом на прошлом уроке, уже не было, не было видно и пробоины.

— Так на чем же мы остановились?

— Вы спросили — когда у нас начинается пахота, — сказал Маци, вставая.

Учитель нахмурил лоб. Пахота! Он не хотел сейчас о ней думать. Пахота. Перед глазами учителя встало поле Чичуа, гвардейцы, напирающие на толпу, изогнутая бровь капитана и его щегольски закрученные усы, встало перед его глазами и виноватое лицо Джвебе, его рука с нагайкой и искаженное горем лицо упавшей на борозду Маки, и упрямое и суровое лицо Беглара… вспомнились учителю и слова Зосиме Коршиа: "Если правительство наше родное, зачем оно грозит нам пушкой?"

Учитель мотнул головой, чтобы отогнать эти назойливые видения.

— Учитель, — встал Гудза, — Беглар Букиа сказал моему отцу, что заречная земля все равно будет нашей.

— И моему отцу он то же самое сказал, — поднялся Готоиа.

— В духане Харитона Харебава люди о том же говорили.

— И на мельнице.

— И провизор говорил.

— Садитесь! — махнул рукой Шалва. "Силой человек себе счастья не добудет", — вспомнились ему его же слова, сказанные тогда же в поле. Он всмотрелся в лица детей и, помедлив немного, сказал: — Кто терпелив — тот серебро, кто нетерпелив — тот огонь.

— Больше мы терпеть не будем, говорят.

— Мы и так много терпели.

— Настало, говорят, наше время, — сказал Гудза Коршиа.

— Кто это тебе сказал, Гудза? — спросил учитель.

— Кочоиа Коршиа мне это сказал.

Учитель улыбнулся.

— Ну, ладно, я вас послушал, а теперь продолжим урок.

— Учитель, правда, что будет война? — подняв руку, спросил Утуиа Тодуа.

Шалва не знал, говорить или не говорить детям, что война уже началась.

— Говорят, что на нас идут большевики-людоеды.

— Человек человека не ест, дети, — человек помогает человеку, — сказал учитель.

— Говорят, будто все у нас отнимут, последний кусок вырвут изо рта.

— А вы не верьте, — сказал учитель.

— И что школу сожгут, говорят.

— Неправда!

— Сожгли же гвардейцы парту Готоиа и Маци.

— Гвардейцев за это накажут.

— Отец сказал, что не накажут.

— Накажут! Виновные от наказания не уйдут.