Тагу. Рассказы и повести

— Сколько свихнувшихся людей, столько и партий, — ответил Кириа и, довольный своим остроумием, осклабился. — Здравый ум сохранился только у нас, у социал-демократов, не сомневайтесь, господин капитан, только у нас.

— Ишь ты? Разве? — Глонти криво усмехнулся. — Это по вас что-то не видно, господин Кириа.

Капитан подошел к плакату, ткнул пальцем в номера и принялся считать: два, три, четыре, шесть, пять… — Капитан сбился со счета.

— Погодите, где же первый? — удивился капитан и принялся считать сначала. И опять сбился. — Ну и чертовщина! — рассердился Глонти. — На весь мир хватит столько партий. Большевики под каким номером идут?

— Большевики? Большевикам пуля в лоб, — сказал Кириа и хихикнул. Он считал остроумие своим главным талантом.

Глонти вытащил из кобуры наган, прицелился в нарисованный Шалвой на доске лист мирабели и выстрелил. Пуля попала в самую середину рисунка, пробила доску.

— Так, да?

— Так, так его! — расхохотался взводный Татачиа Сиордиа.

— Да, это и называется прямо в лоб, — похвалил капитана Миха Кириа.

Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе не обратили внимания на выстрел. Человеку хочется стрелять, ну и пусть себе стреляет. Человеку хочется петь — пусть поет. Спорить человеку хочется — пусть спорит, а нам какое до этого дело? Они были сейчас ко всему безразличны — офицеры народной гвардии Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе. Им уже и за столом не хотелось сидеть, но куда пойдешь… И здесь скука, и там скука, повсюду скука и скука. И потому никуда они не спешили, и ни о чем не тужили, и ничему не радовались. Так что можно сидеть и за этим столом, все равно где сидеть, и хотя уже съедено много и выпито немало, надо от нечего делать, так сказать со скуки, снова пить и снова есть, словом пировать надо, если только такое скучное застолье можно назвать пиром…

— Значит, как вы говорите, прямо в лоб, господин Кириа? — обернулся Глонти к председателю общины и неожиданно направил на него дуло револьвера.

Обычно багровое лицо Миха Кириа стало бледным, как у мертвеца, оно как бы мгновенно ссохлось и уменьшилось в размере.

Он хотел крикнуть: отведи, безумец, наган, — но челюсти его словно одеревенели.

— Ишь ты! В лоб, да? — Глонти держал наган на высоте лба Миха Кириа, и палец его лежал на спусковой скобе.

Взводный Татачиа Сиордиа перестал петь и уставился на этот готовый спустить курок палец. Фельдшер Калистрат Кварцхава бросил поверх очков быстрый взгляд на курок и невольно зажмурился — председатель общины был его другом, и фельдшеру не хотелось видеть его с пробитым лбом.

Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе и на это тоже не обратили внимания, по-прежнему ко всему безучастные, они равнодушно дымили папиросами. Полжизни эти офицеры слышали стрельбу, полжизни участвовали в кровопролитиях, и мог ли их удивить еще один пробитый лоб или простреленная грудь?

"Большевикам или меньшевикам пуля в лоб?" — никак не мог решить Вахтанг Глонти, все еще держа на прицеле председателя общины. Но капитан не видел Миху. Видел он своего отца — босого, худого, изможденного работой и заботами, пожелтевшего от лихорадки. Отец глядел на капитана с удивлением и укором. Я тут ни при чем, отец. Мне приказали — сгони их с чужой земли. Начальство мое мне приказало, что же мне было делать, отец. Я ведь солдат.

Шалва вошел в распахнутые ворота школы. Двор школы был превращен в военный лагерь. Солдаты ставили палатки, кормили и чистили привязанных к изгороди лошадей. Перед зданием стояли пушка и пулемет, а кашевар в грязном фартуке совал в топку полевой кухни куски порубленной парты.

Несколько озябших гвардейцев играли в петухов, с выкриками: "гоп, гоп!" они подскакивали друг к другу на одной ноге, нацелившись плечом или грудью на противника, и если удар был удачным — противник падал. Это вызывало оглушительный хохот, похожий на конское ржание.

Учитель был поражен всей этой картиной. Он шел мимо гвардейцев, придерживая на груди накинутое на плечи пальто. Гвардейцы глядели, как ковыляет старик, кто просто так, без особого интереса, кто с некоторым любопытством, а кто и с насмешкой. А когда у самых ног учителя растянулся сбитый "петухами" долговязый гвардеец-осетин, многие рассмеялись. Учитель наклонился к упавшему, но не смог, конечно, его поднять. Куда там! Осетин с удивлением посмотрел снизу вверх на странного старика.

— Извини, дорогой, кто ты есть? — насмешливо спросил он на ломаном грузинском языке.

— Я учитель, — растерянно пробормотал Шалва, намереваясь продолжать путь.

Осетин вскочил на ноги и преградил ему дорогу:

— Извини, пожалуйста, значит, ты учитель, а я Джамбулат. И я тебя прошу, поучи уму-разуму этого болвана, — рассмеялся осетин и показал на Болдуина, — Это он повалил Джамбулата Бестаева.

Негр был еще более дюжий, чем осетин. Белая мохнатая папаха, надвинутая на лоб, подчеркивала его черноту.

Шалва оглядел гвардейцев — он впервые видел их так близко. И это грузинская, народная гвардия, — подумал учитель. — Народная. — Он вздохнул, плотнее запахнулся в пальто и заковылял к школе.