Тагу. Рассказы и повести

Вскоре два войска сблизились. Впереди царского стоял окруженный многочисленной свитой Колюбякин, впереди повстанческого — Ута Микава и его ближайшие соратники. Всего несколько шагов отделяли царского генерала и одишского кузнеца друг от друга. Некоторое время обе стороны молчали. Слышно было только, как грызут удила нетерпеливые кони.

Первым не выдержал молчания генерал, не зря ведь говорят, что напуганная собака на луну лает. Привстав на стременах, Колюбякин, нахмурив брови, приказал:

— Шапки долой!

Переводчик-грузин обязан был перевести эти генеральские слова в том же повелительном и бесцеремонном тоне, но голос его дрогнул и страдальчески искривились губы.

Повстанцы и не шелохнулись, все они смотрели на Уту, а тот, казалось, даже и не слышал этих слов генерала.

Колюбякин еще больше рассердился и еще более грозно повторил приказ. Но Микава все так же неподвижно сидел на своем буланом. Кузнец не смотрел на генерала, а смотрел на его войско. У вождя повстанцев был уже немалый военный опыт, но на этот раз он обманулся: "Очень уж их много, — подумал Микава. — И оружие у них лучше нашего. Беда, если не одолеем их, — вдруг заколебался Микава. — И я понапрасну возьму на душу грех, погубив столько женщин и детей. Нет, лучше подождать. Кто знает, что у генерала на сердце. А то, что он кричит, на то он и генерал, чтобы кричать и приказывать. Правда, мы и сами могли догадаться, у нас ведь обычай таков: приходит гость — обнажи голову, приходит враг — обнажи меч. Но кто он, этот человек: гость или враг?" — Микава медленно поднял руку и снял шапку. Не оборачиваясь, он почувствовал, как за его спиной тысячи людей, еще более медленно, еще более нехотя повторяли это движение. Так оно и было: сначала сняли шапки и башлыки находившиеся рядом с Микава сотники, затем десятники, затем, совсем уже нехотя, стиснув зубы, стоящие в первых рядах конники. Сверкнули под жаркими лучами летнего солнца лысины, засеребрились седины, тускло блеснули темные и вспыхнули пламенем рыжие кудри молодых. Но глаза у всех были по-зимнему холодные и мрачные. Генерал не видел эти глаза. Он видел только то, что люди выполняют его приказ, ну, а раз палка начала гнуться, то надо гнуть ее до конца.

— Как вы смеете сидеть передо мной на конях? Сейчас же спешиться! Ну!

Этого уж Микава не ожидал. Позади него прокатился глухой ропот. Сердце кузнеца обдало жаром. Нет, медлить нельзя. Если мы сейчас не бросимся в бой, они нас опередят…

Микава знал, что народ ждет его знака. Стоит ему обнажить оружие, и в тот же миг все — мужчины и женщины — ринутся на царское войско. Душа Микава жаждала боя, но разум напомнил: "Где твоя выдержка, кузнец? Решается судьба твоего народа. Подожди еще немного, совсем, совсем немного", — приказал себе Микава и неловко спрыгнул с коня. И тотчас же за его спиной стала спешиваться вся многосотенная повстанческая конница. Люди недоуменно переглядывались, не понимая, что замыслил Микава, а многие, сгорая со стыда за себя и своего вожака, низко опустили головы.

Джурумия и около двадцати его друзей не сошли с коней и не сняли шапок. Хату, сестра Джурумия, как всегда, была рядом с ним. На первый взгляд, эта невысокого роста девушка казалась слабой и изнеженной, но на самом деле она была проворной и выносливой. Длинные волосы рассыпались по плечам и прикрывали часть лица, но глаза Хату были открыты и смело смотрели на мир. Джурумия и Хату были счастливы, что народ Одиши поднялся наконец против своих мучителей, они непоколебимо верили в победу народа, и даже мысль о примирении с врагом была им ненавистна. Брат и сестра были убеждены, что у народа Одиши есть только один путь — путь борьбы. И народ сам его выбрал, этот тяжкий, кровавый, но единственно достойный человека путь. Так почему же теперь, по приказу царского генерала, этот народ так покорно снял шапки и склонил головы?! И как мог снять шапку перед врагом Уту Микава?!

Это Джурумия назвал имя Уту, когда повстанцы выбирали предводителя. Юноша тогда безгранично верил Уту и готов был идти за ним в огонь и воду. Но сейчас Джурумия впервые усомнился: "Почему он слушается генерала? Почему склонил перед ним всегда такую гордую, непокорную голову? Что он делает, что делает! Ведь он же связал нас этим по рукам и ногам. Так неужели?!.. А что же это другое, если не измена?"

Мелькнула безумная мысль: "Сейчас я убью его, сейчас всажу пулю в предателя". Рука сама потянулась к пистолету, но Джурумия остановила мысль, что этим выстрелом он уже ничего не поправит. "Во скольких я должен пустить пулю, чтобы спасти наше дело? Вот они стоят, потупив глаза, сотники и десятники. Так всех перестрелять, что ли?"

Джурумия был в отчаянии: если погибнет восстание, погибнет народ. Он и так уже был на краю гибели, народ Одиши.