Тадзимас

Стихи Олега Хмары – это, как правило, своеобразные резюме, результат выстраданных, осмысленных жизненных периодов, с единственно верным, сразу же точно взятым и до конца выдержанным тоном, с тонким и потому драгоценным лиризмом, но одновременно и с явственными вкраплениями эпики, сдержанной и выверенной в деталях хроники своего времени, с нужными ориентирами в собственной, а не чьей-нибудь судьбе, вне хаоса и лишних для такой поэтики напластований, как бы профильтрованные, очищенные, сжатые до разумного минимума строк, и оттого – затрагивающие сердце, западающие в душу, запоминающиеся, – это стихи, я бы сказал, бережные, негромкие, без показной «современности», стихи в русле лучших традиций, но как они свежи, глубоки, чисты!

Внимателен взгляд, спокоен голос. Наитие – и одновременно обдуманность. Проникновение, прорыв – и тактичность по отношению к живой ткани стиха.

Не многоголосие притягивает к поэзии Хмары, а как раз наоборот – возможность услышать точное звучание одного инструмента, но эта партия сыграна всегда мастерски.

И так вот, стихотворение за стихотворением, поступательно, вместе с движением времени, с осознанием своего предназначения, со всеми поворотами судьбы, и складывался свод стихотворений Олега Хмары, некоторая часть которых и образовала книгу «В часы бессонницы».

Многое из нее мог бы я цитировать наизусть.

Потому что – давно сжился с этими стихами.

Потому что – они стали частью моей жизни, и ясный их лад, светлая грусть, редкостная проникновенность в суть чего-то важного, сокровенного, сама душевная настроенность – дороги, необходимы для меня.

Потому что – сам факт присутствия в мире поэзии Олега Хмары значителен, радостен: это поэзия мужественная, строгая, исполненная доброты и любви.А посему – пусть теперь говорит книга.

…И книга Олега Хмары действительно говорит с людьми, вот уже добрый десяток лет. Говорит – в Москве, в России. Но особенно задушевный разговор с читателем получается на родине, на Украине, в Кривом Роге, в Днепропетровске, в городах Донбасса, где поэта давно уже знают, любят и по-настоящему ценят. Стихи его любят наши современники, люди совершенно разных возрастов. Особенно любимы они – в обширном кругу наших общих с Хмарой друзей и знакомых. Надо сказать, что и людям помоложе, порою намного моложе нас, близка поэзия Хмары. Исследователь новейшей нашей отечественной поэзии, Владислав Кулаков, например, чьи пристрастия вроде бы несколько иного плана, при случае, в разговорах со мною, непременно подчеркивает свой давно уже, сразу же после выхода книги Олега, возникший интерес к его стихам – и даже, пусть и вкратце, в обзоре книжных новинок, в журнале, но все же писал о нем, – хотя мог бы, давно уже мог бы, при желании, написать о всех поэтах нашего круга. Но и на том спасибо. Вниманием критики все мы до сих пор не избалованы. И совершенно напрасно. Потому что наша гвардия – это действительно гвардия, а не какие-нибудь там сборища нынешних писак. Потому что давно уже слышат те, кто хотят слышать, голоса наши, – и читают те, кто жаждут этого, вышедшие, общими нашими усилиями изданные, наши книги.

О Юрии Каминском.

(Книга стихов «Эти ночи». 1990)

В Кривом Роге, странном для приезжих, в чем-то нелепом, но по-своему колоритном, притягательном и, я бы сказал, отчасти мистическом городе, протянувшемся более чем на сто километров пульсирующей, прерывистой полосою вдоль скрытых в почве жил железной руды, живописно и вольнолюбиво раскинувшемся среди холмистых, вздыбленных, крутыми волнами рвущихся на юг, к Черному морю, южноукраинских полынных степей, городе своенравном, бывавшем и жестоким, и добрым к своим обитателям, в 1961–1964 годах местная литературная жизнь была на редкость интенсивной, – а теперь уже, на расстоянии стольких лет, смело можно сказать, и незабываемой, дарованной нам единожды и навсегда, как и все самое хорошее на свете.

Существовала тогда в нашем городе и была весьма широко известной группа молодых поэтов – Юрий Каминский, Владимир Пожаренко, Арнольд Бродский, Рудольф Кан, Вячеслав Горб, Савелий Урих, Олег Хмара. Все они были значительно старше меня, опытнее, образованнее. Однако меня в ту пору – в 1962 году, – шестнадцатилетнего, неудержимо тянуло именно к ним, людям пишущим, ищущим, очень живым, словом – к единомышленникам, к собратьям. И так уж вышло, что я сдружился с ними тогда же, в славную нашу эпоху дерзновений и окрыленности, радостей и надежд.