Тадзимас

Я поплавал, понырял, пополоскал горло. Слишком теплой показалась мне сегодня вода, почти не освежала.Засиживаться на пляже я не любил. Натянул шорты, накинул рубашку, надел шлепанцы – и обратно, вначале вверх по тропке, на горку, а потом снова по малолюдной, в эту-то пору, в самый сезон, потому что немного, по сравнению даже с прошлым годом, было нынче отдыхающих в поселке, по огражденной по бокам деревьями и заборами улице, по проезжей ее части, поскольку тротуаров на ней не было и нет, по улице – почти без людей и вовсе без машин, пошел неторопливо домой.

Один из дальних соседей, поздоровавшись со мной, сразу же спросил:

– Ну что, затмение смотреть будете?

– Да вот, собираюсь! – ответил я.

– Надо, надо. Мы до следующего не доживем. Следующее только через восемьдесят два года будет. В газете я вычитал. Так что – надо смотреть. Я стекла закоптил заранее. Подготовился. Буду наблюдать.

– Пойду и я закопчу. Чтобы наблюдать, – сказал я.

И покосился на солнце.

Почему-то вдруг потянуло взглянуть на него.

Солнце стояло над Святой горой.Жаркое, мощное, оно пылало, переливалось изобильнейшим теплом и светом.

Дома я нашел в кладовке стекла, отбил от них несколько кусочков и закоптил их над наскоро сложенным во дворе маленьким костерком. Проверил стеклышки, то есть посмотрел сквозь них, перебрав их все, на солнце. Смотреть можно было. Глаза не болели.

Солнце – было еще совершенно круглым.

Стеклышки я приготовил на всех нас. Но дома были только мы с Людмилой. Наши дочери, Маша и Оля, купались и загорали где-то на Юнговском берегу, в компании знакомой молодежи. Ну что же, придут – хорошо, стеклышки для них есть, персональные. А не придут – сообразят сами, как смотреть на солнце и сквозь что смотреть. Они уже большие, можно сказать – почти взрослые. Не мог я даже мысленно удержаться от этого «почти». Непривычно всегда собственных детей видеть – выросшими, взрослыми.Людмила стирала. Ишка никаких признаков беспокойства не проявлял, хотя животные, как уверяют, в преддверии подобных явлений природы тревожатся. Но Ишка-то – человек. Уж я-то это хорошо знал, давно и твердо знал. А человек – он и ведет себя по-человечески. Без паники. Спокойно. Сдержанно. Достойно.

Время, у нас – киевское, а не московское, – близилось к половине второго.

Круглое солнце – стояло и сияло в небе несколько правее Святой горы.

Предложил я Людмиле стеклышки, на выбор. Выбрал и себе. Расположился во дворе, под кирпичной аркой у входа в увитую диким виноградом беседку, на скамеечке, со стеклышком наготове, с сигаретами.Стал поглядывать на солнце, покуривая, и – ждать.

И вот – что-то произошло. Но что именно, что конкретно – понять было трудно. Словно сдвинулось что-то в природе. Я совершенно отчетливо почувствовал этот, может быть, совсем небольшой, может и крохотный, но уж точно – сдвиг. Некое – нарушение? Но чего же? Я не знал. Трудно было так вот, сразу, сообразить, и уж тем более – сформулировать. Нарушение – гармонии? Равновесия? Какого-то крайне важного для мира – единства? Что-нибудь убыло? Исчезло вдруг? И если это утрата, какова же она, каковы ее последствия? Что это за странная убыль? Что это за острая, острейшая нехватка чего-то существенного в мире, и природе? И даже такая важная, важнейшая, без которой – ну никак нельзя? Я ощущал все это не умом. Ощущал – хребтом. Всей кожей. По которой, кстати, прошел вдруг легкий холодок. Ощущал – чем-то изнутри, оттуда, где такое – уже было, оттуда, из той глубины, о чем эта глубина уже давно знала – и хорошо знала. Ощущал – как веяние прохлады из глубокого колодца. Словно взгляд темноты – из пещеры, из шахты. Словно дыхание опасности – из провалов где-нибудь в степи, из балок, из оврагов, из ям. То есть оттуда, где – бездна, где есть, где живет это понятие – бездна, что-то без дна, бездонное, то, что страшит нас всегда, то, куда свет – уходит, убывает, исчезает если и не просто надолго, что само по себе ужасно, а – навсегда, насовсем, навеки. Убыль. Утрата. Утягивание чего-то дорогого – в себя. Втягивание – в воронку, в коловорот, в черную дыру. Отрезание с маху, отрывание – с мясом, отнимание – без спросу. Изымание, неясно, для кого, в чью пользу, да и зачем, – того, без чего и жить-то нельзя, и дышать нельзя. Отсекание. Ну, пока еще не головы, но какого-то жизненно важного органа. Перерезание – кислородного шланга. Жил человечьих – вскрывание. Отбирают – и все тут. Хоть криком кричи. Утрата – неужели невосполнимая? Что за напасть?

Я посмотрел сквозь закопченное стеклышко на солнце.

И точно! Вот, началось.

На солнечный диск, очень медленно, как-то нарочито медленно, чтобы все видели, чтобы всем ясно стало, что сейчас происходит, – справа, прямо из синевы небесной, как из ничего, как из ниоткуда, – наползал вдруг появившийся, округленный краешек лунного диска. Солнечный диск – утрачивал свою площадь. Луна ее сгрызала, съедала, неумолимо и неуклонно – отбирала.