Та, что надо мной

Мне показалось, что Борвель и в самом деле был в своём уме всегда — кроме этих убийств, когда им двигали невозможный страх и невозможная жестокость. Подобно ульфу, он был человеком, пока не превращался в чудовище. Однако девочка-ульф, которую я знал, скрывала свою вторую природу от других, но не от себя. Борвель же пытался жить так, словно никаких преступлений на его совести просто не было. Как ни опасно было помрачение Лаури, у меня оставалась надежда, что ей удастся с ним справиться. И если бы удивительный случай не привёл её к Альда, я пытался бы найти её снова. Здесь надежды не было. С самого начала? По правде говоря, я не знаю ответа.

— Что нам делать? — спросил я начальника сыска, когда мы возвращались из темницы. Архивариус сидел у окна и молчал. Он знал, что не сможет солгать.

Сыскарь ответил:

— В тюрьме вчера загнулся бродяга. Наказание ему полагалось небòльшое, но он, видно, уже болел, когда туда угодил. Родни у него не было. Объявим, что это он убил всех этих бедолаг и герцога в придачу. Девчонка всё равно ничего не запомнила, так напугана. А Борвелю тихонько перережут горло в его клетке и отдадут тело родным. Хотя по совести говоря, заслужил он гораздо худшего. Все же считают его героем, нельзя, чтобы открылось такое.

«Опять врать?» — хотел спросить я, но подумал про сына герцога, и это меня остановило.

* * *

Проходя через несколько дней через городскую площадь, где была выставлена на колу голова бродяги, я увидел сына Борвеля, кидавшего в неё камни. Полуразложившееся ком плоти был уже так обезображен, что ничем не походил на человеческое лицо. Мальчишка делал своё дело молча, с недетской злобой, и я так и не осмелился с ним заговорить. Правы ли мы были, скрыв от его семьи преступления отца? Возможно, знай он об этом, ему легче будет обуздать тягу к убийствам, если она пробудится и в нём. Или наоборот, это погубит его безвозвратно?

Бывает и так, что какое бы решение ты не принял — даже не делать ничего и следовать ходу событий — оно неизбежно будет дурным. Можно лишь попытаться выбрать менее скверное.

Первая луна зимы, 505 год от обряда Единения

Очнувшись — то ли от сна с кошмарами, то ли от полудремотных воспоминаний — я долго лежу в темноте и вдруг понимаю, что где-то во дворе старой крепости должен быть источник. Осаждённым надо было добывать воду, иначе долго обороняться невозможно. В новой крепости колодца нет, и я не помню, чтобы воду при мне откуда-то приносили открыто. Я вспоминаю счета и денежные расписки, которые приносил домой отец, и понимаю, что видел необходимое для того, чтобы во всём разобраться.

В дверь стучится Миро.

— Кажется, у нас есть шанс попасть во дворец, не сражаясь с охраной на входе, — говорю я.

— Как?

— Потом объясню. Сейчас надо выходить, пока не рассвело. Все уже готовы?

— Да.

Солнце ещё не взошло, на дворе сыро. Кун и Мати идут с нами. Я чувствую, что кто-то ещё осторожно за нами следует, но это ненадолго. Слуги отстают, прячась за очередной забор, и я слышу короткий вскрик, почти заглушённый туманом. Чужие линии жизни выцветают у меня на глазах.

Вот и королевский сад. Стража пока далеко и нас не замечает. Дверь и окна дома, где мы встречались с Архивариусом, забиты старыми досками. Невольно мне вспоминается наш последний разговор. «Я спрятал парня и собираюсь выполнить своё второе обещание», — мысленно обращаюсь я к старику.

Я орудую ломиком, стараясь не шуметь.

Заперев дверь, я недолго роюсь в столе, потом откидываю несколько досок на полу и вставляю найденный ключ в замочную скважину обнажившейся крышки люка. Ход за ним — просторный и сухой. Крышка запирается изнутри, так что какое-то время никто не будет висеть у нас на плечах. Я поспешно спускаюсь по ступеням и только тут спохватываюсь, вспомнив, что Миро не наделён моим ночным зрением. Однако мальчик следует за мной, почти не отставая.

Вскоре я уже открываю потайную дверь в тюремном подземелье, и, несмотря на то, что тьма здесь почти такая же непроглядная, едва не слепну от множества линий крови сидящих здесь узников. Спустя мгновенье я понимаю, что Малва жив, и это уже хорошее известие. «Направо», — я веду Миро за угол. Хорошо, что камера герцога расположена в стороне от прочих, и мы не привлечём внимания других заключённых. Шум сейчас не нужен. Я обматываю ломик тряпкой и начинаю сбивать с решётки замок. Малва, который, наконец, понял, что мы не охранники, встаёт с кучи соломы, подходит ближе и обращается к нам. Хвала предкам, шёпотом.

— Кто это?

— Друзья. Вы в силах пойти за нами, герцог?

— Меня не пытали, хотя угрожают с первого же дня. Наверное, хотят придать этому балагану видимость правосудия. У вас найдётся для меня оружие?

Замок, наконец, поддаётся, Миро вручает герцогу короткий палаш, я тороплю его уходить, но слышу:

— Подождите. В соседних камерах — двое служивших нашему дому и сир Гата, которого взяли за приверженность мне. Я слышал их голоса. Их надо освободить.