Та, что меня спасла

– О том, что душа похожа на окно. Оно может быть любое. Больше. Меньше. Деревянное или пластиковое. Это всё важно, но не главное.

– И что же самое важное? – Сева не улыбается, и мне становится легче говорить. Он… понимает меня?

– Стёкла. Чем дольше ты живёшь, тем больше ухода требуется. Пока ты ребёнок – душа чистая, как новое, идеально прозрачное стекло. А потом туда и пыль и грязь. И осадки всякие копятся. И копоть, и сажа, и обиды. И чем дольше ты не заглядываешь внутрь себя, тем толще слой всякого дерьма. И попробуй его отмой, отскреби. Душе, как и любой части тела, уход нужен. И чистота.

– Эд, я тебя боюсь, – Сева кривится болезненно, придерживая то ли ушибленную, то ли сломанную руку. – так ты это сказал – меня продрало. Честно. Кажется, надо попытаться душу помыть. А заодно и поковыряться. Может, я уже всё растерял?

– Ну, если вопросы такие задаёшь, наверное, ещё не всё потеряно.

Сева смотрит на меня с благодарностью. А я закрываю глаза. Я снова ему верю. Стёкла моей души сопротивляются копить подозрения. Но я слишком хорошо знаю, как это – жить нараспашку. Лучше всё же прикрываться. На всякий случай.

В клинике мы попадаем в Жорины руки. Он ворчит, ругается сквозь зубы. Пытается давить на совесть. Слушаю его в пол-уха. Мне бы вырваться хоть на полчаса из его клешней здоровых и позвонить Тае. Услышать её голос. Но пока я не могу командовать: не в том положении.

У Севы перелом лучевой кости левой руки. У меня – сотрясение мозга в лёгкой форме.

– Постельный режим! – Жора выплёвывает эти слова с таким торжеством, словно мы в карты играли, и ему наконец-то удалось отыграться. – Минимум на пять дней!

Чёрта с два. Но пока я об этом говорить не буду. Пусть утешится. Я готов сделать вид, что сдался.

17. Тая

– Подожди, подожди, – пытаюсь я справиться с дурнотой, что накатывает волнами, – ты что-то путаешь. Я ж не подзаборница какая. У меня документы есть. Свидетельство о рождении. Там, в графе «отец» стоят имя и фамилия. Дмитрий Сергеевич Прохоров.

Тётка поднимает накрашенные брови. Точнее, бровей там нет почти. Только уродливые тёмные полоски. То ли краска, то ли татуаж. Раньше она свои три волосинки в два ряда сама, пинцетом, щупала. Кто он, тень с лестничной площадки? Я уже хочу его увидеть.

– Ну, да. Написано. Да, Дмитрий Сергеевич. Но не Прохоров. Может, он Анечкину фамилию взял – откуда мне знать?

Как-то всё это выглядело… странно. Вряд ли она не задумывалась, но почему-то ни разу не всплывали простые, но такие важные факты.

– А как ты нашла меня? – именно сейчас я полна подозрений, сомнений и коктейлем из прочих эмоций. И все они – противоречивые.

– Как… как… – у тётки бегают глазки, – бабушка твоя наседала, царство ей небесное. И добрые люди подсказали.

Историю про сироту и квартиру я слышала не один раз. Тётка весьма гордилась собой за изворотливость. Тогда мне не казались подозрительными какие-то «добрые люди», что помогли ей отыскать меня в другом городе, в детском доме. Но сегодня как-то по-иному звучит старая история.

Больше я ничего не успеваю спросить: добрый звонок в дверь и кинувшаяся в коридор тётка говорят о многом. Судя по всему, явился ОН, лестничный Казанова.

Я ожидала увидеть кого угодно. Плюгавого пузана. Носатого унылого дедка, но тёткин мужик превзошёл все ожидания. Я стою в проёме большой комнаты и наблюдаю, как суетится тётя Аля. А этот входит как хозяин. Как к себе домой.

Красивый, высокий. Слегка за пятьдесят внешне. Одет не в дорогое шмотьё, но вполне презентабельно: летние светлые брюки, тенниска на крепкой груди как не треснет. Хорошие сильные руки. И мускулы у него на месте. Густые волосы ёжиком, что называется, серебряные. Седой. Красивым таким ровным металлическим цветом отливает.

– Ты не говорила, что ждёшь гостей, Аля, – смотрит он на меня пристально. Взгляд у него внимательный и ласковый, как у доброго человека из сказки. Губы красивые с улыбкой искренней. Слишком хорош, чтобы быть натуральным.

Он не похож на бомжа и забулдыгу. Не похож на брошенного мужа, которого жена выставила из дома. Он вообще не похож на простого работягу. Холёный, одеколон у него дорогущий – такие запахи не спутать ни с чем. А ещё он здесь неспроста. Чувствую кожей. Всеми вставшими дыбом волосками на руках и затылке.

– А это и не гости, Феденька, – чуть ли не на заднице перед этим самцом ездит тётка. – Это племянница моя Тая в гости зашла на минутку.

После этих слов понимаю, что нужно откланяться и уйти, но медлю, разглядывая «Феденьку».

– Племянница? – смотрит он на меня в упор. И в глазах его всё то же участие и вселенская доброта. – Ты не говорила, что у тебя есть племянница, Аля.

– Да как-то не пришлось, – тётка переминается с ноги на ногу. Зуб даю: она и не собиралась рассказывать обо мне. – Ну, ты иди, иди, – указывает она глазами на дверь. Эдгару привет передавай, – в голосе её столько сладости, что меня снова тошнит от одного её только вида. – Она у меня самостоятельная, отрезанный ломоть, можно сказать. Замужем.