Т

— А что вы видите в этом странного? Учение Будды заключается не в наборе прописей, которые две тысячи лет редактирует жирная монастырская бюрократия, а в том, чтобы переправиться на Другой Берег на любом доступном плавсредстве. Дальше сами разберетесь. Гате гате парагате парасамгате бодхи сваха!

— Мы, однако, отвлеклись, — вмешалась дама с камелией, кротко глянув на Т., — уже вот до санскрита дошло. Боюсь, почтенный лама Джамбон, вы говорите слишком специально для большинства присутствующих — мы же не имеем чести быть учеными монголами. Однако вы упомянули одну действительно интересную вещь. Что это за слова-призраки, на которых основаны религиозные секты?

Джамбон огляделся вокруг, словно подыскивая какой-нибудь подходящий предмет, но, судя по всему, не обнаружил ничего годного. Тогда он поднял руку и растопырил пальцы, как бы сжав ими невидимый булыжник.

— Слова — очень древний инструмент, — сказал он. — Их появление вызвано тем, что так было удобнее охотиться на крупных зверей. Я могу сказать — «рука, дубина, мамонт». И вот, пожалуйста, дубину действительно можно взять в руку и дать ей мамонту по морде. Но когда мы говорим «я», «эго», «душа», «ум», «дао», «бог», «пустота», «абсолют» — все это слова-призраки. У них нет никаких конкретных соответствий в реальности, это просто способ организовать нашу умственную энергию в вихрь определенной формы. Затем мы начинаем видеть отражение этого вихря в зеркале собственного сознания. И отражение становится так же реально, как материальные объекты, а иногда еще реальней. И дальше наша жизнь протекает в этом саду приблудных смыслов, под сенью развесистых умопостроений, которые мы окучиваем с утра до ночи, даже когда перестаем их замечать. Но если реальность физического мира не зависит от нас — во всяком случае, от большинства из нас, — то ментальные образы целиком созданы нами. Они возникают из усилия ума, поднимающего гири слов. А наша сокровенная природа не может быть выражена в словах по той самой причине, по которой тишину нельзя сыграть на балалайке.

Профессор из заднего ряда зааплодировал — но к нему никто не присоединился.

«Какие замечательно умные, ясные, удивительные люди, — подумал Т. с волнением. — Однако расскажи я им то, что я совершенно точно знаю про их мир и про них самих, так примут за психопата... Особенно если объясню, почему они сейчас обо всем этом говорят... Какая загадка наша жизнь...»

Некоторое время все молчали. Затем что-то произошло с журналистом с подусниками. Сделав несколько быстрых нервических движений, словно не в силах совладать с попавшим в кровь электричеством, он воскликнул:

— Но как же так? Я вижу одни сплошные противоречия. Выходит, одной Соловьев говорит — ты струна. Другому говорит — ты пустое место. Третьему говорит — ты вообще какой-то непонятный вихрь. Однако ведь человек не может быть одновременно и струной, и пустым местом. И потом, как ум может поднимать гири слов, если никакого ума нет?

— Он и про это говорил, — сказал Джамбон. — Слова, предназначенные для одного человека, ничего не дадут другому. Слова живут только секунду, это такая же одноразовая вещь, как, э-э-э... condom, только наоборот — condom, так сказать, на миг разъединяет, а слова на миг объединяют. Но хранить слова после того, как они услышаны, так же глупо, как сберегать использованный... Вы поняли, господа.

Джамбон произносил «condom» с французским придыханием, от которого сразу делалось ясно, что речь идет о чем-то крайне порочном и сомнительном.

— Скажите, — опять заговорил журналист, — а Соловьев верил в Бога?

— Еще как, — ответил Джамбон. — Но не факт, что он понимал под этим словом то же, что и вы.

— А в дьявола верил? Во врага человечества?

— Дьявол — это ум. «Интеллект», «разум», «сатана», «отец лжи» — просто другие его клички.

— Почему вы так полагаете?

— Я мог бы сослаться на Библию, — сказал Джамбон, — но можно и так объяснить. Во-первых, ум безобразен. Все уродство и несовершенство мира изобретены только им. Во-вторых, ум восстал против Бога, которого перед этим выдумал, чем создал себе уйму проблем. В-третьих, ум по своей природе есть только тень и не выдерживает прямого взгляда, сразу же исчезая. На деле его нет — он просто видимость в сумраке. Поэтому уму обязательно нужна полутьма, иначе ему негде будет жить.

— Да как же вы можете нападать на разум, когда это свет человечества! — возмущенно проблеял господин профессорского вида. — Сон разума порождает чудовищ!

— Верно, — согласился Джамбон. — Очень точно сказано. Разум — это разновидность сна. Бывает, например, сон смерти. А бывает сон разума, который порождает чудовищ. Но страшного в этом нет — при пробуждении все чудовища исчезают вместе с папой.

— Позвольте, — вмешался господин с желтым галстуком, — но Соловьев при мне говорил, что именно ум создает весь мир.

— За что мы его особенно не любим, — сухо заметил Джамбон.

— То есть как это ум создает мир? — встрепенулся журналист, поворачиваясь к желтому галстуку. — Ум производит мысли. А мир вокруг нас, как мы можем видеть, состоит из вещей.