Сыск во время чумы

Что любопытно – не соврал. Образ Терезы, застрявший в его голове и являвшийся внутреннему взору при расспросах, и впрямь делался все прозрачнее. Опять же, музыка, которую он пытался вспомнить во всех подробностях, мешала сему зрительному образу нарастить хоть чуточку плоти.

– И неудивительно. Столько народу по Москве мрет, кто-то же должен в бесплотные духи перейти, – здраво рассудил Матвей. – По семьсот, по восемьсот душ в день мрет. Говорят, в августе более тысячи померло.

– Матвей Ильич, а что, дух непременно должен быть в белом? – спросил Левушка и невольно потянулся к доктору.

– Сидеть, дурак! – прикрикнул Матвей. – Я из барака, его сиятельство сопровождал. Тоже вроде тебя, Левка, все на рожон прет, ну и нам приходится. Еще не ведомо, не стану ли к утру восемьсот первым.

– А уксус? – ехидно спросил Архаров.

– Что уксус! От меня этим уксусом за версту уж разит, да у чумы, сдается мне, нос заложен.

– Вот чего нам в этой чумовой Москве недоставало, так привидений… – проворчал Архаров. – Все прочее имеется в достатке. А ведь… погодите, погодите, братцы! Привидением-то сделаться куда как удобно! К зачумленному и мортус, не перекрестясь, подойдет, и любая отчаянная душа, которая на добро польстится. А от призрака-то всякий шарахнется! Вон Тучков удирал – до сих пор отдышаться не может.

– Не удирал я, я… – Левушка пытался описать свой уход из особняка так, чтобы и правдиво, и без ущерба для офицерской чести, но таких слов в русском языке, очевидно, еще не было, и он вспомнил иностранные: – Я рапидно ретировался.

– Сиречь удрал, – перевел Архаров обратно на русский эти приспособленные к родному наречию французские словеса. – Будет тебе корчить из себя петиметра, тут не Петербург!

– А я и не корчу!

Левушка перенимал манеру вставлять французские слова в русскую речь только когда обретался в петербуржских гостиных – так там его иначе бы и за своего не признали.

– Надо было мне за ним следом бежать, я бы уж разобрался, что к чему. И девку ту за косы бы выволок… – сердито сказал Архаров.

– Да нет же! – возмутился Левушка. – Она точно была… покойница! Не может живой человек сидеть в неглиже в гостиной, когда кругом моровое поветрие, и играть Моцарта!

– А покойник может?! Матвей, там дело нечисто.

– И мне сдается, что нечисто, – согласился Матвей. – Опять же, среди бела дня неприкаянные души не бродят, они все более по ночам. И руки у них бесплотные, не могут на клавиши жать. Конечно, может статься, что музыка тебе примерещилась, равно как и французская ругань в устах мортуса…

– Ещк и тот мортус! Дурак ты, Тучков! Тебе башку заморочили! – напустился на сослуживца Архаров. – Эта девка у них там нарочно сидит – привидение изображать! Для таких обалдуев, как ты! Притон там, слышишь, Матвей?

Левушка уставился на приятеля – Архаров редко впадал в такое возбуждение.

– Так, может, мортус вовсе в иное место лез?! – завопил он. – Мало ли, что он там поблизости околачивался?

– А чей притон-то? И какая тебе в нем польза? – резонно спросил Матвей.

Архаров задумался. Насчет пользы он и сам не знал, а прочее выстроилось в голове довольно скоро.

– Мародеров, – уверенно сказал Архаров. – В пустой дом, где нечистая сила шалит, даже мортусы не сунутся. Девка, стало быть, живая и состоит в шайке… Понял, вертопрах? Живая. Может, еще и набелилась для пущего ужаса.

– Слава Богу, коли так! – воскликнул Левушка. – Николаша, ты даже вообразить не можешь, какая она красавица!

Сейчас ему именно так и казалось, хотя при встрече он отнюдь не был очарован француженкой, а лишь музыкой, и сам это понимал.

– Вот только красавиц нам теперь и недоставало, – с неудовольствием отвечал Архаров. – Все прочее имеем в избытке…

* * *

Степенный мужчина, которому Архаров отдал первый рублевик, пройдя Варваркой, свернул в Ипатьевский, и там, тут же за храмом Вознесения Господня, вошел в калитку.

Он оказался во дворе, который и теперь, в разгар чумного поветрия, был прибран и показывал достаток хозяина. Даже костры, что давали густой черный дым у калитки и у крыльца, казались благообразны.

Дворник, следивший за ними, в пояс поклонился хозяину. Тот кивнул.

В самом доме, в сенях, навстречу выскочила девка, кинулась разувать, обтирать башмаки уксусной тряпкой.

Она глядела на него снизу вверх испуганными глазами, не решаясь задать вопрос: как оно там, за воротами? А он не имело ни малейшего желания пускаться в рассуждения с комнатной девкой.

Отдав ей кафтан, который она тут же потащила на кухню, где вовсю дымилась курильница, и оставшись в подпоясанной рубахе, мужчина поднялся по лестнице в третье жилье и вошел в светлицу.

Там, сидя за столом (обязательный штоф с миской скромной закуски были, казалось, не тронуты) ждал его, головой в столешницу, придремавший человек в черном кафтане.