Сыщица начала века

Сначала Алена положила на тщательно очищенное от старого пепла и отсыревших угольев кострище несколько скомканных комочков бумаги (нарочно прихватила из дома газету). Потом осторожно присыпала их тоненькими и сухонькими веточками, которых насобирала довольно много, хотя на этой сыроватой поляне (предыдущие дни выдались дождливыми) они были на вес золота. Поверх кучки были шалашиком установлены прутики потолще, тоже максимально сухие, сверху – еще толще, тут уже и сыроватые допускались; потом дошел черед до откровенных дровец. Леонид приволок огромное бревно и начал было его пристраивать на самом верху, но Алена остановила его, погрозив пальцем.

– Сейчас, одну минуточку, – таинственным шепотом сказала она. – Пускай сначала разгорится.

Она достала из кармана коробок, присела, чиркнула спичкой и несколько секунд подержала ее в сложенных ковшиком ладонях, давая огоньку разгореться. И легким, радостным движением сунула в самую глубину одного из бумажных комочков. Сероватая газетная бумага вмиг стала живой, огненной. Ярко высветилось заглавие какой-то статьи: «Чупа-чупс шагает по Покровке», и Алена досадливо сморщилась. Ну просто продыху нет от этого Чупа-чупса! Жизнь испортил целому государству, а теперь норовит испортить такое волшебное занятие, как разведение костра!

Впрочем, тут Чупа-чупса ждала суровая неудача. Заглавие и сама статья мгновенно сгорели, и Алена забыла о нем, потому что вмиг занялись тоненькие веточки, словно бы покрылись огненной, живой, шевелящейся бахромой, и тотчас искры пробежали по дровам, а вслед за ними поползли языки пламени, и теперь уже этот великолепный костер, зажженный, заметьте себе, с одной спички, уже ничем, кроме Всемирного потопа, невозможно было погасить, и Алена великодушно разрешила Леониду водрузить на огонь его огромную дровину.

Фирменная «Хванчкара» в мрачной, тяжелой глиняной бутылке закрепила ощущение духовного и телесного блаженства. А довершили дело жареные «поросята» на ивовых прутиках…

Для тех, кто не знает: «поросята» делаются просто. Берется шпикачка, надрезается на обеих попках крест-накрест, насаживается на шампур или прутик – и держится две минуты над костром. Полное ощущение, что с концов расходятся в стороны толстенькие поросячьи ножки! Бока у шпикачки теперь румяные, корочка хрустит… этакий скороспелый шашлычок, который ничем не хуже настоящего, долгоиграющего! Отлично, если есть в наличии помидоры, огурцы, зелень, кетчуп. Нет – можно обойтись. Главное, чтобы было вволю вина или водочки, которой наша компания и шлифанула слишком быстро закончившуюся «Хванчкару».

Потом они пели.

Потом поочередно читали стихи, передавая их по кругу, словно трубку мира. Начинали медленно, неспешно, но вскоре «трубку мира» уже рвали друг у друга из рук, перебивали, торопясь прочесть, сказать, выразить любимое, наболевшее, накипевшее, затаенное…

Наконец горло у всех пересохло. «Хванчкары» давно не стало, закончилась и «Красноармейская».

Инна притащила огромный термос, чай в котором оставался огненным все эти два с половиной часа непрерывного кайфа. Разлили его в пластмассовые стаканчики и пили с чудом нижегородской кулинарии – «юмбриками».

«Раз в неделю надо поесть нормально, – сказала себе Алена, беря третий «юмбрик» и пытаясь припомнить, скольких порешила «поросят», но так и не вспомнила. – Может, даже и завтра немножко расслаблюсь. А в понедельник начнем худеть снова. Тыква и шейпинг, шейпинг и тыква…»

Вспомнив о тыкве, она с горя съела четвертый «юмбрик».

Наконец подчистили все, что брали с собой. Посидели рядышком, опираясь локтями на стол, словно трое удавов, которые объелись так, что с места тронуться не могут. А впрочем, у удавов нет локтей…

– Пошли, робяты, – с трудом поднялась Алена, чувствуя, что еще минута – и она уснет и свалится под деревянный столик. – Давайте подберем, что намусорили, – и по домам.

Шел уже пятый час, вот-вот должно начать смеркаться, однако на прощанье на небе сквозь разомкнувшиеся облака проглянула столь яркая золотистая полоса, что всем показалось, будто время решило повернуть вспять. И при этом заманчивом, обманчивом, переливчатом свечении угасающего для Алена совершила самую страшную находку в своей жизни.

Она собрала в большой пакет все недоеденное, а также пластиковую посуду и бутылки и пошла искать подходящую яму, чтобы захоронить там остатки пиршества. Следом Инна волокла кипу газет, ранее служивших скатертью. Проще всего их, наверное, было сжечь, однако Леонид уже рьяно тушил костер и никого к нему не подпускал. Отчего-то этот горожанин пуще черта боялся лесных – именно лесных! – пожаров, а потому гонялся с бутылкой воды наперевес за самой малой искоркой и заливал ее так старательно, словно именно из нее должно было разгореться пламя Октябрьской революции.

Подходящая яма нашлась метрах в двадцати от места пиршества. Она была почти до краев завалена палой осиновой листвой.