Тоталистическое мышление не может отразить атаки мобилистской альтернативы, ее постоянно сомневающейся тени, где ограниченное во времени и открытое мировоззрение Лейбница побеждает вневременное и закрытое мировоззрение Канта. Прагматизм торжествует над идеализмом. Закон теряет свою подавляющую, метафорическую силу. Законы создаются людьми для того, чтобы контролировать хаотичные общества, чтобы навязать власть сверху и извлечь выгоду из социального мазохизма за счет творческой свободы. Но в природе никогда не существовало никаких заранее установленных законов. Закономерности, которые наука находит в природе, - это не что иное, как сходство в рамках заранее оговоренных условий между различными процессами. Но нет никаких предначертанных законов, которым природа должна подчиняться подобно тому, как рабы должны подчиняться своим хозяевам. За пределами нашей условной и открытой вселенной нет ничего вневременного и предопределенного. Закон обладал магической властью над мировоззрением людей с тех пор, как он возник в теологии, функционировавшей на заре цивилизаций, но теперь он предстает как пустой миф.
За сексуальной революцией при капитализме последовало химическое освобождение при информационизме (см. "Глобальная империя"). Развитие пост-атеистической религиозности, построенной на потребности в новой метафизике, подстегиваемое глобальными совместными, синкретическими и религиозно-социальными практиками, и не в последнюю очередь взрывоопасным изобилием энтеогенных веществ, заложило основу для разрешения конфликта между теизмом и атеизмом, который в гегелевской диалектике перерос в синтетизм как метафизику эпохи интернета. Это произошло в то же время, когда сексуальная революция была отвергнута, когда ее неизбежная оборотная сторона, гиперсексуализация индивида, была разоблачена как основной двигатель капиталистического общества потребления; сексуальная революция оказалась смирительной рубашкой суперэго, а химическое освобождение предложило возможный выход.
Это не значит, что мы лишаемся свободной сексуальности в результате некоего ренессанса аскетизма и воздержания. Мы просто получаем доступ к священным инструментам, которые позволяют нам начать укрощать ее и овладевать ею в своих долгосрочных интересах. Таким образом, косвенное желание может окончательно взять верх над прямым инстинктивным влечением. То, что Славой Зизек называет моральным императивом позднего капитализма, - веление суперэго наслаждаться - превращается в свою противоположность: императив аттенционизма - противостоять метажеланию на его собственных условиях. Вся движущая сила синтетизма - это предложение своего рода убежища и защиты от капиталистического и потребительского стресса, утопическое видение нового и радикально иного способа мышления и продолжения существования.
Нетократический индивидуум использует огромное предложение новых химических веществ, чтобы постоянно менять свои многочисленные личности. Это происходит отчасти как позднекапиталистическая стратегия адаптации к требованиям и ожиданиям окружающей среды, а отчасти как подрывная нетократическая и революционная тактика, направленная на свержение ограниченного статус-кво капитализма. Когда химикаты приводят в движение классические, генетические константы интеллекта, пола и сексуальной ориентации, фундамент застоявшегося мифа о трезвом индивидууме (см. "Машины тела") разрушается и, следовательно, переходит в финальную гиперфазу как растущее явление консумтарианского андеркласса (см. "Нетократы"). Поэтому консумтарианец до самого конца стремится постоянно улучшать себя, вызывать якобы подлинное и глубинное Я-существо, сопровождаемое требованиями таблоидной культуры к потреблению, порождающими разочарование в себе. Выбор профессии, занятия в спортзале, модные диеты, поиск партнера - все это вопиющие примеры вульгарного гипериндивидуализма. С другой стороны, нетократ уже давно перестал верить в целостную личность и вместо этого культивирует сотни различных личностей в своем новом идеальном индивидууме (см. "Машины тела"), часто вызываемых и ускоряемых тщательно разработанными химическими коктейлями.
В XX веке модернистская социальная структура была подвергнута агрессивному сомнению, сначала Франкфуртской школой, а затем постструктурализмом, и рухнула под внешним и внутренним давлением. Философский ренессанс был начат такими мыслителями, как Жиль Делез, Мишель Фуко, Жак Деррида, Мануэль де Ланда, Томас Метцингер и Карен Барад, с "Смерти человека" в качестве отправной точки - что можно сравнить с тем, как философы XVIII века начали проект "Смерть Бога" - и с этим развитием начался фундаментальный сдвиг от антропоцентрического к универсальноцентрическому мировоззрению, который реализуется наследниками постструктуралистов в III тысячелетии при эмпирической поддержке со стороны экспериментальной метафизики.