Сыновний зов

Вероятно, развел сосед иргу просто ради зелени или же из-за мудреного нерусского названия. А может, для того же, как моя бабушка Лукия Григорьевна? Приткнула она однажды у колодца кустик круглолистой ирги — на редкость плодовитой и совершенно никчемной в хозяйстве. Попробовал я сине-черные ягодки и… выплюнул тут же. Настолько безвкусна их крахмально-вязкая мягкость.

— Чо, Васько, скуса нету воронца-то? — подняла голову от капустной грядки бабушка. — Дак я же воробушкам да скворушкам рошшу его. За здря чо ли им огород-то наш полоть от всяких червяков да букашек?

И я воочью убедился, когда поспел воронец: воробьи и пепельно-бурые молодые скворчата шумели кустом до той поры, пока не склевали все задумчиво-защуренные ягоды. И только потом переселились на черемуху за бабушкиной избой. И не пустовали скворешни у нее, и каждый наличник окна, вся солома крыш сарая и амбара отзывалась дружным писком воробьят.

…Окукареканное петухами просияло из парного тумана молодое солнце. Оно еще не скрадывало глаза, не палило жаром и было ниже пояса небу. И пока прохладно-бодро, сидел я на крылечке, покуривал сигарету. На вершинке ирги, совсем как весенней водотечиной, распелся старый скворец. Уж не мой ли привел на ягоды взматеревших детишек? Уж больно много знакомых голосов в его песне слышу. Вот он куличка-перевозчика передразнил, свистнул солнышку иволгой и жаркогрудой чечевицей заискал-заспрашивал Витю, удало пощелкал и после перемолчки трепетно зашептал глухарем…

Скворец пел, а скворчата клевали ягоды. Вместе с ними шумной оравой копошились в ирге воробьи. Они обрадованно «чокали», то ли урожаю ягод, то ли мирной компании скворцов, то ли ведреному июльскому утру.

И тут за сараем брякнула дверь сенок. Мне не видно, кто вышел, но я представил жилистого соседа и его осадисто-толстую жену.

Кто-то хрустко потянулся телом и вслух зевнул. И неожиданно выстрелом «ударил» по утру сердитый крик соседа:

— Кышь, пакость, кышь, окаянные!

Скворец не «допел глухаря», испуганно «скворкнул», и вся стайка скворчат вырвалась из куста. И тут же в иргу шлепнулся обломок кирпича. Воробьи тоже кончили свой базар, и, как ребятишки, пустились наутек, кто куда.

Куст успокоился и пыльно-печально зажмурился ягодами. А хозяин ирги ворчал:

— Обнаглели, обжоры! Жрут ягоду да ишшо горло дерут. Видишь, надо им ето самое…. Ну, как оно называется, Онисья, у етих артистов-то?

— Витька сказывал, что гонораром зовется, — откликнулась ему жена из тихого сада.

— Во-во! Го-го-го-но-рар им подавай, а за что? — загоготал сосед, по его мнению, удачной шутке. Вместе с ним мелко захихикала, заслезила оплывшие глаза толстогрудая Анисья Гавриловна.

— Правильно, Коля! Дай-ко им волю, дак оне за песни яблоки исклюют. А еще чего доброго — денег запросют. Из ружья по ним надо пульнуть…

Я не слушал, о чем дальше говорили соседи. Я досадливо жалел, что негде мне у своей квартиры вырастить куст ирги. Ну не канадский, а хотя бы такой же, какой был у моей давно покойной бабушки.

Лебеди

Поплавок не дернулся и не вздрогнул, а плавно-вежливо отплыл вправо, как бы посторонился — пропустил кого-то из воды. И хотя солнце разморило меня, не спавшего ночь напролет у костра, я сразу приметил колебание гусиного пера. Кто там осторожничает? Карась ленивый, плотва спесивая или сутулый окунь на верхосытку жевнул червяка?..

Вода на озере Лебяжье чисто-проглядная, и глубоко видать, если начинает гулять рыба. И сейчас замечаю, как всплывает возле поплавка что-то светло-зеленое, чуть продолговатое. Впрямь чье-то яйцо… Да чье, ежели все птицы давно выпарили цыплят, у кряквы они вон уже и «отцвели», пустили из зорек серые перышки.

А яичко там временем вынырнуло и оказалось упругим кулачком. И не успело обсушиться, как в нем кто-то ожил-шевельнулся. Не рыбка ли, не жук ли плавунец запрятался? И тут комар меня ужалил в шею, как есть крапива лесная стеганула-ожгла. Шлепнул я себя ладонью и на кусты оглянулся. Одним гнусом меньше стало, но из тальника с крапивным шумом новые летят и впридачу к ним оса, полосато-оскаленная, болтается среди веток. Ну, сам виноват: не признаю хитрой химии, по маминому слову — поперешничаю, потому и расплачиваюсь за всякие укусы.

Когда снова глянул на озеро — обмерла моя душа. И возле поплавка, и по заливу всему белым-бело кувшинок. Самую малость поозирался на комарье, а проморгал-таки, как разжались зеленые кулачки и выпустили на волю маленьких лебедей. И так много-много — глаза скрадывает… А откуда всплыли они, там лопухи, словно добрые морщинисто-материнские ладони.

Гляжу и отца вспоминаю. Не верил я ему, что он на своем веку застал здесь лебединые семьи. Сказывал: берегли крестьяне их пуще гусят домашних, гостей по престольным праздникам водили на озеро и показывали им ангельских птиц.

Раздумался о прошлом и очнулся от милого девичьего голоса:

— Коля, посмотри, какая красота!

— Да-а, — баском согласился Коля. — У тебя в букете не достает кувшинок. Не огорчайся, я живо…