— Но выход есть, — заявил ясновидец с наигранным оптимизмом. — Наши деды хорошо знали, как поступать в таком случае. Надо послать Перуну новую жену. Хорошую жену, — старик гаденько почмокал губами. — Непорочную деву. Если Перун ее примет, значит, мы с ним породнимся. Все у нас будет хорошо. Не станет же Перун морить голодом новую родню.
Старик говорил спокойно, деловито и убежденно — как о самом обыкновенном деле. И хотя на площади мало нашлось дураков, не понявших, что предлагает ясновидец, никто не спешил возмущаться.
— Ха! Вот уроды! — выругался Клянча. — Ты смотри: вытянули рыла, как бараны. Сейчас этот упырь назовет какую-нибудь девчонку, и все разбредутся, довольные, что мимо пронесло.
— Этого не может быть, — процедил сакс. От разочарования он чуть не плакал, чувствуя, что его затея на грани провала.
— Да так и будет! Это вчера небось каждый бил себя пяткой в грудь и кричал: да я, да держите меня семеро.
— Но у каждой девчонки есть братья, есть отец, жених, может быть. Что же, они не вступятся?
— А сейчас опять найдется какая-нибудь сирота.
И сирота нашлась. В толпе обозначилось движение. Двое русов, расталкивая народ, волокли к крыльцу отчаянно упиравшуюся Туйю.
— Твою мать! — выругался Клянча. Бельд побледнел до испарины.
— Проклятый Хавр, — прошептал он. — Волх, умоляю: только без глупостей. Сейчас я соображу, что нам делать…
Волх не расслышал его слов. Его вообще одолел какой-то столбняк. Он смотрел, как Туйя вертится ужом в руках двух могучих мужчин, и ничего не чувствовал. Разве только недоумение: кто сказал, кто решил, что этот комок плоти, оставшийся от глупой и нелюбимой женщины, — его дочь?!
— Не смейте! Не троньте!
Это Сайми откуда ни возьмись вылетела на площадь. Будто во сне, Волх увидел, как она с неженской силой толкает русов, как Туйя тянется к ней.
— Вот дура, — простонал Бельд. Потом похлопал Волха по плечу: — Я сейчас.
— Слушайте, — заявила Сайми. — Эта девочка — Велесова внучка. Перун не поблагодарит нас за такую жену.
— Очень даже поблагодарит, — усмехнулся ясновидец. — Велес украл Перунову жену. А Перун заберет себе Велесову внучку. И бог доволен, и нам не жалко. Всем хорошо.
— Но… Но… Но она же совсем ребенок! — воскликнула Сайми с ужасом и гневом. Она сжимала пальцы на детских плечах, а сама думала: только бы он промолчал. Ну что ему стоит, он же ее не любит, только бы промолчал! Думала — и считала себя преступницей за такие мысли.
Но из толпы вдруг крикнули:
— А ты, Волх Словенич, чего застыл? Ты же ее отец! Чего молчишь? Неужели ты дашь им убить ее? — подбоченилась все та же злая баба.
Медленно, туго внимание толпы обращалось к Волху. Люди как будто только сейчас заметили его присутствие. Но постепенно сотни глаз требовательно вперились в него.
Клянча заелозил шапкой по лбу.
— Вот сейчас бы им что-нибудь сказать, Волх Словенич. Куда этот дурень сакс-то запропастился?
— Надо выйти на крыльцо и бухнуться на колени, — предложил Мичура. — Попросить людей за дочь. Да пожалостливей, чтоб бабы на весь город завыли.
Волх не слушал их. Он резко повернулся на пятках и зашагал к лестнице. Что им двигало? Он сам не знал. Просто не хотел и не мог оставаться трусом и дураком, мозолящим нос у окна.
У выхода на крыльцо, словно прячась от солнца, стоял Хавр. Он, как всегда, был величественным и страшным, и ветер шевелил бычью шкуру у него на плечах. Когда их глаза встретились, рус усмехнулся, как будто только и ждал появления Волха. Но ничего не сказал. И такой, молчащий, он был опасней всего. Волх сузил глаза, чтобы взгляд Перунова жреца не проник в его душу — и вышел к людям.
Толпа плескалась у его ног. Одним глотком Волх выпил это людское волнение, и оно подействовало на него, как чудо-зелье. Он позабыл все на свете — друзей, Ильмерь, самого себя. Ему захотелось одного — безоглядно отдать себя людям. В этот миг он страстно любил их всех, каждое лицо в толпе — и злую, горластую бабу, и козлобородого старичка с бельмом на одном глазу и недоверчивым взглядом другого, и верзилу, сложившего кренделем волосатые руки, и рябого мальчишку, зачем-то увязавшегося за взрослыми. Ему казалось, вот-вот — и ноги его оторвутся от крыльца. И тогда людское дыхание понесет его над городом, как на крыльях… Сердце билось радостно и тревожно. Не то ли чувствовал царь Леонид, уходя сражаться за родную Спарту? Верность храня до конца воле сограждан своих…
— Словене! — крикнул Волх, и майский ветер подхватил его звонкий, молодой голос. — Скажите мне, кто правит городом?
— Твой брат, Волховец, — басисто отозвался кто-то.
Волх резко вытолкнул вперед бледного Волховца.
— Ты не шутишь? Вот он? Этот мальчишка правит вами?
Толпа загудела.
— Или может быть… — Волх оттолкнул брата и обернулся к ясновидцу, да так яростно, что старик поднял для защиты клюку. — Или может быть, вами правят эти трухлявые старцы?
— Старики говорят с богами, — возразила толпа на разные голоса.
— Ага! — Волх торжествующе погрозил пальцем. — А с чьими богами они говорят? Кто помнит, с каких пор Перун стал нашим богом?