Сын шевалье

— Я предпочту провести жизнь в самой жалкой из хижин, предпочту ходить в лохмотьях и вымаливать кусок черствого хлеба на паперти, предпочту самую ужасную нищету и даже смерть тому позору, что вы мне предлагаете!

— Так я тебе ненавистен?

С этими словами он сделал шаг вперед.

Ей показалось, что он собирается броситься на нее, и она занесла руку с кинжалом, воскликнув:

— Не приближайтесь… или вы умрете!

Он замер. Бертиль подумала, что сумела испугать его, и пренебрежительно улыбнулась.

Кончини же остановился от удивления, а не от страха. Придя в себя, он в свою очередь улыбнулся, и в нем внезапно ожил любезный придворный. Изящно поклонившись, он произнес не без иронии, хотя и постарался замаскировать ее:

— Дьявольщина! На вид вы такая хрупкая, — утонченная… и кто бы мог подумать, что у вас душа воинственной амазонки? Спешу заметить, что этот бесстрашный жест вам очень идет… В этой позе вы еще более прелестны, еще более восхитительны, еще более желанны… да-да, желанны как никогда!

Спальня была обширных размеров. В центре на дубовом возвышении с двумя широкими ступеньками покоилась кровать, окруженная балюстрадой с четырьмя резными колонками, удерживающими балдахин с гербом, на котором были изображены два крылатых амура. Тяжелый парчовый полог был раздвинут, и края его заткнуты за спинки с пухлыми и шаловливыми купидончиками по краям. Это массивное сооружение занимало не менее трети комнаты как в длину, так и в ширину. Между возвышением и боковыми стенами оставалось довольно широкое пространство — слева оно было несколько поуже, поскольку из стены выступал камин.

Именно здесь, между возвышением и камином, заняла позицию Бертиль. А вокруг все было заставлено столиками, креслами, пуфиками, этажерками с огромным количеством дорогих безделушек. На стенах были развешаны непристойные картины, бронзовые бра и серебряные кашпо. На первой ступеньке возвышения, в головах и ногах постели стояло два огромных канделябра.

Поскольку Кончини хотелось успокоить девушку, он зашел в альков справа, с противоположной стороны, но уже начал нервически расхаживать вдоль возвышения, не говоря ни слова, но исподтишка поглядывая на Бертиль. В глазах его зажегся опасный огонек.

В сущности, он уже принял решение — дать ей несколько дней на раздумье, а силу применить, если она и дальше будет упорствовать. Десять раз он открывал рот, чтобы сообщить об условиях полюбовного соглашения, но заставить себя сделать это не мог.

Почему? Да именно потому, что девушка казалась ему желанной как никогда. Похоть, на мгновение утихавшая в нем, вдруг вспыхивала вновь с необоримой мощью. Было и еще одно обстоятельство: ревность. С бессознательным фатовством он говорил себе: если эта простушка отвергла его, Кончини, самого красивого и самого изящного кавалера при французском дворе, если она с презрением отказалась от неслыханно щедрых даров, если, наконец, дошла до того, что стала угрожать ему кинжалом, то напрашивается единственное объяснение — сердце ее занято другим.

Он ловил себя на том, что начинает скрежетать зубами при этой мысли, что проклинает неизвестного соперника и клянется отомстить ему. Вскоре он оказался не в состоянии сдерживаться и вскричал:

— Вы должны подумать над моим предложением… Не может быть, чтобы я внушал вам непреодолимый ужас… Или же вы любите кого-то еще?!

В его пристальном взгляде, в выражений лица, в тоне угадывалась неприкрытая угроза, и девушка почувствовала себя оскорбленной.

— А если и так? — воскликнула она, гордо выпрямившись.

— Вы признаетесь? — прорычал он. — В таком случае, берегитесь!

— Чего? Я в вашей власти, но не боюсь вас.

— Я могу уничтожить вашего любовника!

— Никогда в жизни! Вы просто хвастун! Появись он здесь, вы бы трусливо бежали от него! Забились бы в любую дыру, чтобы укрыться!

— Какой-нибудь презренный бандит? Подходящая пара для такой девушки, как ты!

— Он самый достойный, самый верный, самый рыцарственный из всех дворян, и его рука когда-нибудь покарает низкого лжеца.

Эти яростные реплики, полные злобы с одной стороны и презрения — с другой, стремительно сменяли друг друга, скрещиваясь, словно шпаги в смертельном поединке.

— Я вырву у него сердце! Сожгу его на медленном огне!

— Роль палача вам вполне подходит!

— Он будет стоять передо мной на коленях, моля о пощаде! Горе ему! И горе тебе!

— Вам не испугать его… Он никого не боится… Вся смелость и доблесть мира заключены в нем… Недаром его прозвали Храбрым!

Кончини вздрогнул.

— Как ты сказала? — пробормотал он. — Повтори! Ты говоришь, его прозвали Храбрым? Это Жеан Храбрый, не так ли?

— Да, Жеан Храбрый. Это его имя.

Кончини разразился ужасным смехом, от которого у нее мороз прошел по коже.

— Ах, клянусь Богом! Какое забавное совпадение! — И он фыркнул. — Любовница Жеана Храброго! Все складывается самым чудесным образом! Вот что, красавица моя… твой идеальный дворянин, твой образец рыцарственности… да знаешь ли ты, кто он такой? Обыкновенный бандит! Разбойник с большой дороги! Наемный убийца! Вот он кто, твой великолепный герой!

Ни секунды не колеблясь, она бросила ему в лицо: